Огонь в колыбели
Шрифт:
— Лайма! Если ты будешь так копаться, то горы успеют рассыпаться, прежде чем ты залезешь на них!
— Погоди, не всем же быть такой обезьянкой, как ты, — отвечала снизу Лайма Орестовна. Отдуваясь, она добралась к своей подруге и огляделась.
— Вот что я скажу, голубушка Сяо-се, — промолвила она, — я все больше убеждаюсь, что если мы и дальше будем ползти по этому уступу, то никогда не выйдем ни к одной приличной вершине. По-моему, мы просто ходим кругами. Час назад снежники были близко, сейчас
— Гравилет вызвать? — с усмешкой предложила Сяо-се.
— Ни за что! Взялись идти, так пошли.
Лайма Орестовна вскинула на спину рюкзачок, Сяо-се надела через плечо моток веревки, которую захватили, чтобы идти в связке, потом очи подобрали брошенные палки и пошли. Но пройти успели от силы сотню метров. Сяо-се остановилась и шепотом сказала:
— Кто-то плачет.
Лайма Орестовна не слышала никакого плача, но, доверяя острому слуху подруги, двинулась за ней. Они вскарабкались на небольшой обрывчик, пройдя по карнизу, обогнули какую-то скалу, и тут Сяо-се остановилась. Теперь уже и Лайма Орестовна отчетливо слышала всхлипывания.
Впереди была заваленная осколками скал площадка, а на одном из камней сидела и плакала девушка. Через мгновение Лайма Орестовна, решительно отстранив растерявшуюся Сяо-се, подбежала к ней.
— Глупышка! Ну чего нюни распустила? Не надо плакать, слышишь? Хоть и не знаю, отчего ревешь, а все равно не надо! Ну-ка накинь штормовку. Надо же, на такую высотищу влезла в легком платьице.
— Не надо, — девушка отодвинулась.
— Не блажи! — приказала Лайма Орестовна. — Тоже мне, героиня, расселась на ледяном камне, а у самой даже чулочки не надеты. Давай быстренько поднимайся, а то простудишься. Вот у меня внучка — во что только пузо не кутает, лишь бы ребенка не застудить.
В ответ девушка упала ничком на камень и отчаянно, неудержимо расплакалась.
— …я… у меня… — выговаривала она между рыданиями, — у меня их никогда не будет… детей… никогда-никогда!..
Она резко поднялась и, глядя покрасневшими глазами сквозь Лайму Орестовну, сказала неестественно спокойным голосом:
— Знаете, что он мне заявил, когда понял, что детей действительно не будет? Что он не может оставаться со мной просто так. И ведь он не хотел детей, а все равно ушел. И другие потом тоже. А теперь я сама ушла, а он отпустил. И все из-за этого.
— Мерзавцы, — пробормотала Лайма Орестовна.
— Почему же? Вовсе нет. Просто, когда заранее известно, что ничего не будет, то получается как-то не всерьез. А им это обидно, они же мужчины. Вот и выходит, что для всех любовь, а для меня так… мелкий разврат.
— Не понимаю! — громко воскликнула Лайма Орестовна, и эхо несколько раз повторило ее возглас. — Ну скажи, могу я сейчас себе друга найти? Да сколько угодно! Так неужели он стал бы от меня детей требовать? Ни в жизнь!
— Вы просто пожилая женщина, а я урод. Вот и вся разница.
— Урод?! С такой-то мордашкой? Значит, так. Зовут тебя как?
— Сатат.
— Собирайся, Сатат, поедешь с нами. Мы с Сяо-се решили бросить внуков, правнуков и праправнуков и зажить отдельно. Тебя мы берем в компанию. С этой минуты тебе будет, скажем, шестьдесят лет. Образуем колонию и отобьем у молодых всех ухажеров. В порядке борьбы с рождаемостью. Согласия не спрашиваю, все равно заставлю. А вот, кстати, гравилет. Пока мы с тобой беседовали, Сяо-се позаботилась.
— Спасибо вам большое, — сказала Сатат.
— Сяо-се, вот ты и дождалась большой благодарности, — сказала Лайма Орестовна, и подруги рассмеялись чему-то еще непонятному для Сатат.
Три женщины шли по гулкой металлической дороге. Справа тянулась стена, изрезанная проемами многочисленных дверей. Высоко над головой переплетались какие-то трубы и массивные балки перекрытий. Чмокающий присосками механизм, наваривающий на потолок листы голубого пластика, казался уродливой гипертрофированной мухой.
— Очень мило, — говорила Лайма Орестовна. — Тут квартиры, а напротив деревья посадят. Выходишь и прямо оказываешься в саду. Всю жизнь мечтала.
— А высоты хватит для деревьев? — спросила Сатат.
— Конечно, до потолка двенадцать метров. Я узнавала.
— Лаймочка, ты какую квартиру хочешь? Давай эту возьмем? — предложила Сяо-се.
— Нет уж. Я выбрала самый верхний этаж. Не желаю, чтобы у меня над головой топали.
— Я не знала, что у тебя такой тонкий слух, — заметила Сяо-се.
— Все равно, — повторила Лайма Орестовна, — верхний этаж лучше всех. И стоянка гравилетов недалеко.
— Гравилет можно к балкону вызывать.
— Что ты ко мне привязалась? Просто хочется жить на верхнем этаже. К звездам ближе.
— А зачем нам вообще жить в мегаполисе? — сказала Сатат. — По-моему, коттедж где-нибудь на берегу озера был бы гораздо лучше.
— Нет. Теперь на берегу озера не поселишься. Все застроено. Расплодилось народу сверх меры. Уголка живого нету.
— А заповедники…
— Вот то-то и оно, что одни заповедники остались. Только ими природу не спасешь. Я уж вам расскажу, все равно все знают. Мировой Совет хочет объявить заповедными все места, где осталось хоть что-то. А люди будут жить в мегаполисах. По семь миллионов человек в доме. И никаких коттеджей до тех пор, пока не освоят других планет. Так что начинаем, девоньки, на новом месте обживаться. А многодетным чадам нашим пусть будет стыдно.