Огонёк

Жолен Анастасия

Родители его прадеда, петербуржцы Дуличенко, проживали на момент рождения сына Анатолия в Ницце и записали имя в метрике на французский манер – Анатоль. Через какое-то время семья вернулась в Россию, но при оформлении русских документов Анатоль так и остался Анатолем, а фамилия «Дуличенко» в результате неоднократных переводов превратилась в «Дюлишенко». Спустя семьдесят с лишним лет в память об Анатоле Дюлишенко назвали правнука.

Фае нравилось произносить его полное имя вслух – прислушиваться к французским ноткам и отголоскам воображаемого ею по литературе девятнадцатого века благородного Петербурга. На самом деле потомки ее друга к аристократии отношения не имели, а петербуржца в нескольких поколениях в нем выдавала не столько диковинная фамилия, сколько та небрежная смесь интеллигентности, доброжелательности и снобизма, словно бы прочным налетом осевшая на всех внутренностях его души.

Упомянутые качества проявлялись не всегда. Так не осталось и намека на эстета-книголюба, когда ему в присутствии Фаи

пришлось вступить в случайные конфликты: первый раз в электричке, другой – у табачного киоска. Она и сама в те минуты не сомневалась, что держать лицо в попытках культурно доказать правоту «этому быдлу», смысла не имело, – такие парни, по ее мнению, понимали только свой «быдлячий» язык. И все же чрезвычайно впечатлилась тем, что Анатоль тоже мог изъясняться на этом самом языке, к тому же очень доходчиво и весьма жестко. Тогда ей и довелось узнать, что «рамсить» и материться парень тоже умел, за словом в карман не лез и в подобных ситуациях постоять за себя мог. Более того, выходило у него это совершенно естественно, и даже не верилось, что перед ней тот самый воспитанный юноша из дома на Фурштатской, свободно говоривший по-французски и строго соблюдавший правило в присутствии девушек не выражаться. Две эти стычки, сами по себе пустяковые, очень быстро забылись и лишь послужили иллюстрацией удивительной способности Анатоля общаться с встречавшимися ему в разных обстоятельствах людьми в привычных для них выражениях и манере. Наверное, поэтому он в равной степени легко сходился с выпускниками классических петербургских гимназий – потомками условных Толстых и Голицыных, студентами из семей новых русских – на дорогих машинах или с личными водителями, а также с простыми ребятами из общежитий. Последние, бывало, и не подозревали в нем принадлежность к петербургской интеллектуальной элите, настолько непосредственно и по-свойски вел себя с ними Анатоль. Ему и в голову не приходило исправлять подъезд на парадную, бордюр на поребрик, а батон на булку. Наоборот, подмечала Фая, в общении со своими приятелями из Перми он, намеренно или нет, подхватывал их уральский говор. Она с некоторых пор перестала удивляться разнообразию его собеседников и знакомых, круг которых отнюдь не ограничивался студентами престижных вузов, друзьями по интересам и другим заранее заданным форматом. Ими могли стать и бездомные у Казанского собора, и распустившиеся, но по-прежнему любившие порассуждать о высоком пьянчужки-художники, и легкие веселые девчонки-провинциалки без претензий на образованность и эрудицию, но с заявкой на красивую столичную жизнь, а, бывало, и татуированные попутчики в поездах, возвращавшиеся за счет государства из не столь отдаленных мест и рассказывающие ему занимательные истории.

Создавалось впечатление, что если Анатоль по своей собственной шкале относил человека к любопытным персонажам или к хорошим людям, то не принимал во внимание ни социальный статус, ни ярлыки-характеристики и прочие условности. Те же, кто не пользовались его расположением и допускали непростительные оплошности, первыми узнавали об этом: он не утруждал себя ни малейшими усилиями, чтобы сглаживать неловкости и оставаться приветливым. Возможно поэтому знающие его люди либо восхищались им (и таких было большинство), либо на дух не переносили. Существование последних Фая объясняла себе исключительно их собственными изъянами и искренне полагала, что не прощали странности и шероховатости характера Анатолю только те, кто в силу собственной ограниченности не разглядели его незаурядную личность, или же те, кто не умели без обиды и без зависти восхищаться интеллектуальным превосходством в других. Сама же она, считая своего друга редким умницей, даже талантом, с легкостью закрывала глаза на то, что могла бы принимать за мелкое хамство или высокомерие, и простодушно очаровывалась притягательной самодостаточностью человека, который знал, что вел себя порядочно, а потому не собирался считаться с мнением недовольных, уж тем более угождать им.

Познакомила их Эльвира. Тот случай, когда обоюдно приятное первое впечатление с первых же минут безошибочно подсказывает, что дружбе быть. Сложно выделить другое событие или промежуток времени, после которого Фаина и Анатоль стали близки – обоим казалось, что они подружились с первой же встречи, а годы лишь укрепляли их теплые доверительные отношения.

Не считая тусовки и встречи в компании, они проводили много времени и наедине: гуляли по городу, смотрели фильмы, играли в шахматы или просто разговаривали под пиво, вино и незатейливые закуски. Во время этих разговоров Фая чаще всего задумывалась о том, как большой удачей оказалось для нее знакомство с приятелем Эльвиры. Дело в том, что в прежнем ее окружении она обычно чувствовала себя начитаннее и подкованнее всех других ребят. Подруги ее тоже много читали и в каких-то вопросах разбирались даже лучше, поэтому она их уважала, но все же считала за равных и не признавала за ними интеллектуального превосходства. С Анатолем все обстояло по-другому: Фая не сомневалась – парень прочитал, знал, понимал намного больше и разбирался в большинстве вопросов намного лучшее ее. Ей нравилось, что он умнее, и поэтому она ночи напролет могла обсуждать с ним политику, экономику, литературу, психологию, мужчин, женщин, президента, новинки, музыку, выставки, спектакли, Вторую мировую

войну, Бродского и «Что? Где? Когда?». Вместе с тем их захватывающие многочасовые беседы не то, чтобы утомляли, но наступал момент, когда у нее возникало ощущение пресыщенности интересными темами. Перейти к бытовым или заниматься каждый своими делами, не разговаривая, в таких ситуациях казалось странным – они ведь не муж и жена. По всей видимости, и Анатоль тоже чувствовал подобный дискомфорт. По крайней мере, достаточно Фае было сказать полушутя: «Ну все, я от тебя устала», тот безобидно отвечал: «Давай, отчаливай» или «Понял, отваливаю», и они расходились. Потом через какое-то время снова пересекались – просто так или по поводу, вдвоем или в компании.

Странным образом, ее чувства к нему пусть и не исчерпывались уважением, восхищением, гордостью и привязанностью, но все же не имели ничего общего с влюбленностью, во всяком случае с той влюбленностью, когда хочется обладать человеком и сделаться с ним парой.

Она по нему редко скучала, но если случалось, то, нисколько не стесняясь в этом признаться, звонила с предложением встретиться. Она любила его больше, чем двоюродного брата, да и вообще всех знакомых парней, но жить вместе и видеться с ним каждый день ей не хотелось. Как не хотелось ни общей кровати, ни общих детей. И она понимала, что все это было взаимно.

Они дружили и именно такие отношения стремились сохранить вопреки расхожим утверждениям, что дружбы между мужчиной и женщиной не бывает.

Фая годами называла Анатоля близким другом, пока однажды не осознала, что этим его роль не ограничивалась. Всех других своих друзей и подруг – тех, с кем связывало много общих воспоминаний, радостных и печальных, тех, к кому могла прийти со счастьем и бедой, рассказать секрет, пожаловаться или попросить совета, – всех их она ценила не меньше. Однако вряд ли бы в ее жизни что-то изменилось, не встреться они ей на пути. Чего не скажешь о влиянии Анатоля – долгих разговоров с ним, его «уроков информатики» и однажды оброненных фраз.

В одном из таких запомнившихся ей разговоров в самом начале их знакомства речь впервые зашла об его увлеченности компьютерами.

– Объясни мне, почему ты поступил на философский, – попросила Фая. – Как планируешь искать работу после учебы? Не представляю, где, кроме кафедры, требуются философы… Тем более те, кому всего лишь двадцать два.

– Когда я поступал, востребованность философов на рынке труда для меня большого значения не имела, – недолго подумав, отвечал Анатоль. – Видишь ли, в старших классах я так и не понял, чем бы хотел заниматься всю оставшуюся жизнь, поэтому не стал рассматривать факультеты, где учат конкретным прикладным профессиям, а решил пока что просто научить работать мозги. С местом, где буду работать сам, определюсь после. Поменяю, если не понравится.

– Пять лет универа – чтобы просто потренировать мозги, без понимания перспектив дальнейшего трудоустройства? На тебя бы моих родственников натравить!

– Мои в большинстве своем тоже не в восторге, но главное, родители поняли. Отец предлагал мехмат, но мне больше нравится читать, чем считать, поэтому в конце концов выбрал философский.

– Получается, на сегодняшний день ты даже понятия не имеешь, куда подашься, когда получишь диплом? – недоверчиво уточнила Фая.

– На самом деле кое-какие соображения уже есть.

– В области философии?

Анатоль отрицательно покачал головой и вместо ответа задал вопрос: «Ты пользуешься интернетом?»

Фая тоже помотала головой и, пожимая плечами, пояснила: «У меня и компьютера-то нет».

– Скоро будет. Скоро у всех будет, – с улыбкой произнес парень. – В таком случае не буду тебя грузить деталями, но если кратко, то я фрик во всем, что касается интернета. После универа планирую работать в этой сфере. Уже начал, на самом деле.

– В смысле, будешь программистом?

– Ммм… Нет, другие аспекты. Не настолько технические. Приходи как-нибудь в гости. Научу тебя азам и покажу, что с компьютером можно не только в игры играть.

Сказанное Анатолем во время этой, как может показаться, ничем не примечательной беседы задело Фаю за живое. На протяжении предыдущих двух лет все, что ей приходилось слышать относительно получения высшего образования, сводилось к необходимости выбора престижной профессии или хотя бы той, которая позволит максимально в короткие сроки найти работодателя после окончания учебы. Все ее ровесники руководствовались только этими критериями, за исключением нескольких счастливчиков, вроде Кати, которые еще в школе расслышали зов сердца и определились с призванием. О том, что имеет смысл потратить пять лет жизни просто на то, чтобы тебя научили думать, и философский факультет наряду с мехматом – подходящее для этого место, Фае прежде слышать не доводилось. И то, что с профессией мечты не обязательно определяться в шестнадцать лет, можно и позднее, а потом еще поменять, если не понравится, ей тоже почему-то в таком откровенном виде в голову не приходило. Она, конечно, понимала, что ничего невозможного в смене рода деятельности нет, но под влиянием страхов родственников сама побаивалась устрашающей неизвестности последствий при таком нестабильном подходе в построении карьеры и считала необходимым все заранее просчитать, чтобы их избежать. Рассуждения Анатоля показались Фае очень вольными, где-то даже легкомысленными, но вместе с тем правильными по своей сути и очень ей импонировали.