Огромная память
Шрифт:
Ираклий был храбрый человек и в боях всегда старался быть впереди, что придавало смелости и отваги его воинам. Правда, когда внутренние смуты в Иране закончились, иранский шах несколько поумерил прыткость этого царя и его суверенитет.
Имя Ираклия было известно не менее, чем имя Надир-шаха, и это было опасным для картлинского царя: никто не любит соперников, особенно на Востоке. Жди беды, избранник судьбы.
К царскому дворцу мы уже подъезжали верхом. Устали изрядно и кони, и мы. Нас поместили в отдельном флигеле. Сначала мы сходили в баню.
Банщики в белых шароварах уложили нас на каменные скамьи и стали делать массаж, выворачивая наши суставы и хрустя позвонками. Мы кричали, но это еще раззадоривали наших мучителей, которым приказали от души поработать с иноземцами и показать им, что такое местные бани.
После массажа нас стали покрывать мыльной пеной, которую готовили в матерчатых мешках, взбивая мыло. Мыльная пена имеет какое-то особое воздействие на человека — человек успокаивается и мгновенно засыпает. Проснувшись через несколько минут, он уже не помнит того, что с ним было и ждет, что впереди будет еще что-то такое, чего он никогда не видал.
А дальше человека окатывают ведром воды комнатной температуры и бросают в теплый бассейн, где он приобретает первозданную чистоту.
После этого отдых в комнате с накрытым столом. Чай. Сладости всяких видов. Вкусное виноградное вино. Приятная музыка и одетые в прозрачные одежды девушки, исполняющие зажигательные восточные танцы. Вероятно, Эдем именно такой: сначала трудная дорога, потом баня и красивые женщины.
Утром нас одели в одежды персидского типа, и повели на прием к царю Ираклию.
Встреча проходила не в тронном зале. По-простому. Царь встретил нас посредине своего кабинета и провел к софе, возле которой был накрыт стол. Разговор шел на персидском языке, и я выступал в роли переводчика.
Суть разговора была проста. Царь Ираклий рассказал, в каком положении находятся царства Картлинское и Кахетинское. Есть опасность, что скоро их не будет вообще, а будет великая Персия и один из ее вилайетов. Конец христианству на Кавказе. И опасность для южных границ России. Любое обращение к Турции превратит картлинцев в турок, к Персии — в персов. Только Россия оставляет все так, как есть.
Разговор о союзе с Россией идет давно, но каких-то видимых результатов нет. Момент настал критический. Официальное посольство уже в Петербурге, но вестей нет. Нужно, чтобы кто-то, кто побывал на той стороне, то есть в Иране и Турции, смог попасть на прием царице русской и все рассказать как есть. Неужели ей новые земли не нужны и новые народы, которые покорность ей изъявляют? Вы дворяне и к царице можете быть допущены, особенно Берсенев, как офицер и герой. Сделайте такое одолжение и выступите личными посланцами царя Ираклия.
Мы были не против. На Берсенева надеялся и я, что он тоже замолвит за меня словечко перед царицей. И, кроме того, лучше добираться до России с царским эскортом, чем в одиночку карабкаться по узким тропам, по которым через несколько лет пройдет Военно-Грузинская дорога.
Так в середине 1781 года мы выехали в Россию.
Глава 26. Екатерина
В конце сентября посольство наше прибыло в Петербург.
Как царское посольство, мы были приняты Остерманом (Толстым) Иваном Андреевичем, главноначальствующим над Коллегией иностранных дел, государственным канцлером.
Выслушав нас, он забрал наши бумаги — письмо царя Ираклия, рапорт поручика Береснева о том, как он попал в плен, как был спасен и выкуплен из плена шевалье д'Анси, мое прошение императрице о принятии меня в русскую службу в качестве военного специалиста по странам Востока и записи меня в Бархатную книгу дворянства российского.
— Очень рад видеть вас в Петербурге, — сказал нам канцлер Остерман, — ваши дела я доложу матушке императрице. О ее решении я вам сообщу. А пока отдыхайте. Так как вы приехали в составе посольства картлинского царя, то вам будет отведено казенное помещение для проживания и выданы соответствующие средства на содержание.
Ожидание приема у императрицы растянулось почти на месяц. Берсенев, как уже бывавший в Петербурге, был моим гидом по самым примечательным местам. Город чисто европейский, даже более европейский, потому что молодой. Всюду чувствовались руки выписанных из-за границы мастеров. Французский язык повсюду, как будто я никуда не уезжал из Франции, но русским языком я занимался усердно не менее двух часов в день, значительно утомляя моего товарища. Он и сам понимал, что императрице будет приятнее слышать мой русский язык с акцентом, чем безупречное французское произношение.
Наконец было объявлено время приема у императрицы. Берсеневу к этому времени сшили мундир его полка и шинель, а мне сшили очень приличный фрак и пальто. Берсенев уже отправил письма к своим родным о том, что он объявился, жив и здоров и дожидается приема у императрицы. Мне писать было некуда.
В Зимнем дворце нас провожал скороход. Навстречу нам шли два мальчика лет пяти в сопровождении высокой дамы. Скороход замедлил шаг, поклонился детям и шепнул нам: сын цесаревича Александр Павлович и его брат Константин.
На приеме у императрицы присутствовал Остерман и вице-президент Военной коллегии генерал-аншеф Салтыков Николай Иванович. Поговаривали, что они дальние родственники по материнской линии Толстых.
Берсенева императрица поздравила капитаном и наградила орденом Святого Владимира четвертой степени с мечами и бантом по реляции его командира, доложившего, что в результате стычки с крымчаками смертью храбрых пал поручик Берсенев.
— Долго жить будешь, капитан, — сказала Екатерина, подавая ему грамоту о производстве в чин и награждении орденом.