Огромный черный корабль
Шрифт:
Посему, когда он попал на боевое судно, новый, недавно сошедший со стапелей тяжелый крейсер «Морской черт», успевший солидно потрепаться в боях, но еще более от неправильной эксплуатации оборудования (война все спишет!), там, уже было достаточно объектов для внепланового ремонта. А с запчастями в порту, ясное дело: чего-то, что никогда не ломается – завались, каких-нибудь дорогущих клистронов с гарантией десять тысяч часов, а чего надо, микро-насоса для антифриза или теристоров с переключаемым входом, не найти днем с огнем. Снабженцы с ног сбивались и желудки гробили, распивая технический спирт с кем попало, для нахождения искомого – все мимо. А корабль должен плавать и оружие стрелять. После войны, официально не законченной, крутые меры управления по инерции были в почете: можно было схлопотать разжалование в рядовые или чего похуже в два счета. Пришлось
Вскоре принялись его привлекать не только систему охлаждения стволов вверенной башни чинить, но и, по просьбе параллельных армейских звеньев, с разрешения непосредственного начальника, (сколько он уж за это спирта левого получил – неизвестно), другие системы. И снова схемы и руководства по эксплуатации по ночам, и снова руки в смазке и запах канифоли от паяльника в носу, и новые нейронные связи где-то в полушариях на всегда. Он становился специалистом. И уже (еще даже не присвоено последующее звание), исчезла, рассосалась куда-то фамильярность обращения старших по должности и одногодков – только по отчеству, «лейтенант» – и то не часто: это ведь почти, что «салагой» назвать.
А он не загордился – не та кровь, видимо. Зубрил и зубрил свои книжки, и сноровку в сем деле приобрел огромную. Мог он, например, на спор, по памяти, схему защиты главного реактора корабельного изобразить, да только никто бы и спорить не стал: мало кто так же, из собственной головы, мог бы ту схему проверить, а по книгам каждый дурак сможет – так спорить себя унижать. В свободное от вахты или повседневных обязанностей время, когда многие из офицеров отсыпались, убивая протекание похода океанского, либо тайно, в компании тесной, спирт для технических нужд выданный, пробовали на пригодность к боевому использованию, он, где-нибудь в самом низу, глубже ватерлинии, с матросиком бывалым, вдоль гребного вала ходил и сквозь беруши прислушивался, ритм его нормальной работы запоминая. И даже когда «Морской черт» в каком-нибудь колониальном порту причаливал, дабы запасы пополнить и команду развеять – не было у него занятия интереснее самого корабля.
Как-то незаметно проскочили два с половиной цикла: успел он, между делом, очередное звание получить, а так ничего особо в его жизни не изменилось. Повышать его в должности особо не торопились, грозило это, в конечном этапе, уходом вверх по служебной лестнице и неминуемым прощанием с тяжелым крейсером. А так, Сутомо давно использовался помимо своей должности и приносил стоящим выше явные дивиденды по состоянию материальной части, покрывала его славная работа ватагу младших офицеров, способных только проследить за правильной покраской и уборкой помещений. Да и всегда можно было по поводу не продвижения Дука Сутомо по службе, оправдаться кучей причин: конспекты с записями речей солнцеподобного Императора Масиса Семнадцатого, вел он неаккуратно, бардак у него в каюте вечный имелся, да, честно говоря, таких оправданий и не требовалось – достаточно было, прибывшему с проверкой адмиралу, на капи-лейтенанта взглянуть, как челюсть у проверяющего отвисала – ведь по одежке встречают. Довольно сказать, например, о том, что носил он рубашки, вещевой службой выданные, по восемь месяцев не стирая, а может и не снимая, а по окончанию сего срока – день в день (можно было по календарю сверяться) – выбрасывал сию нательную принадлежность, либо то, что от нее осталось. А почему именно такой срок? Да по простой логической причине: выдавали младшим офицерам по шесть рубашек на два цикла универсальных, и если срок этот на количество предметов разделить, то так и выходило – восемь месяцев. Относилось такое рационально-математическое использование и ко всей остальной экипировке. Несчастен был и игломет, к личности Дука приписанный: разил он наповал своим жалким видом, масла машинного и ветоши не нюхая месяцами.
Вот так и служил Дук Сутомо, работая мозгами и руками ни покладая последних, засыпая в каюте, не раздеваясь и ботинок не скидывая, потому как внутренний мир его мыслей не успевал за внешними неудобствами наблюдать. И смотрело командование сквозь пальцы на его причуды, даже уважало их: к примеру, выделили ему каюту отдельную, как старшему офицеру, потому как, помимо лампы настольной, непрерывно работающей, кто мог с ним ужиться, при вони от белья нательного исходящей, да привычке: огрызки бананов и яблок под койку складировать. Представляла его каюта подобие лабиринта, потому как кроме книг технических, там и тут на полу наваленных, гор журналов на ту же тему (завалы сии периодически пополнялись целыми стопками, когда Дук надумывал в незнакомый город выбраться, проветриться маленько), можно было не зная броду, продираясь, к примеру, к иллюминатору-бойнице, наступить в тарелку с прошлогодним недоеденным супом с клецками или еще чем. Только он сам знал проходы и ведал, где «мин нет».
Как-то решил капи-лейтенант, что корабль более менее изучил, хотя никому об этом не похвастался: все и так догадывались. Не долго думая, а может по плану, заранее в голове расписанному, действуя, добыл он учебников, малую стопку, и приемник длинноволновый. Никто к нему в каюту давно уже с проверкой внутреннего порядка не забредал, а пришлые комиссии благоразумно обводили параллельными коридорами. Посему мог он спокойно приняться за изучение языка противника вероятного и единственно возможного. Ловил он передачи вражеские – дикцию и транскрипцию совершенствуя, хотя более всего интересовали его термины научно-технические.
Долго он над этим корпел, периодически на уход за крейсером отвлекаясь, а однажды – цикла через полтора, когда корабль поставили в порту на регламентные работы долгосрочные, и прибыла группа экспертов по модернизации, объявил ему командир корабля очередной отпуск. Писарь по привычке даже проездные не стал капи-лейтенанту Сутомо выписывать: как всегда, не поедет, а зароется в науку техническую по уши, временем свободным воспользовавшись! Однако в этот раз все произошло по другому сценарию.
Вечером, наедине со своими книгами, потушил капи-лейтенант настольную лампу; врубил верхний свет – наверное впервые; осмотрел терриконы бумажных знаний на полу, столе, шкафу и стульях; достал флягу спирта технического (смело снабженцем ему выдаваемым, потому как известно было, что все уйдет по назначению – на волноводов и диодов протирание); налил себе кружечку по краюшек; протянул руку вниз, выловив огрызок яблочка и банку тушенки из аллигатора островов Суа приготовленную, заранее открытую; подумал маленько, свою жизнь на судне родном припоминая, а может схемы какие в голове восстанавливая, и усугубил с удовольствием великим и не приевшимся. Затем заснул он, много раньше обычного.
А наутро, скинул с себя одежду завонявшуюся, потерся мочалкой над тазиком в умывальнике, побрился лезвием новехоньким и облачился в форму парадную, никогда не одеваемую ранее, при кортике и эполетах. Глянул на себя в зеркало, протерев его старой рубахой предварительно, и направился в корабельную канцелярию. Писарь, чуть со стула, к полу прикрученного, не упал, когда опознал его, поначалу за вновь назначенного на должность офицера приняв. «Готовы ли документы проездные?», – поинтересовался Дук. «Нет, не готовы, – ответствовал матрос-писарь, – потому, как не ведаю куда выписывать таковые. Не ездили, Вы, за три отпуска объявленных никуда и ни разу». «Ну, что ж, моряк. Желаю я отбыть в Пепермиду – столицу нашу великую». «Понял Вас, капи-лейтенант. Будь-зде. Только, вот, извольте подождать, к начальнику сбегаю, печать поставлю». Подождал Дук Сутомо совсем недолго, и отбыл.
Прибыв в столицу, он разместился в маленькой скромной гостинице с вычурным названием «Золотой бегемот», в одноместном номере. Затем он, после трехчасового ожидания в приемной, записался на прием в отдел кадров МСОО (Министерство Стратегической Обороны Океана) по личному вопросу. Размеры флота Эйрарбии внушали уважение численностью личного состава: велено было явиться через пять дней к тринадцати ноль-ноль Он так и сделал, однако ожидание растянулось еще на полторы недели. У него имелось два совмещенных отпуска, посему он не сильно расстроился.