Охота Бешеного
Шрифт:
— Какая разница, где сгниют твои кости? — неожиданно буркнул Воронов. — Помнишь, у Шекспира? «Пред кем весь мир лежал в пыли — торчит затычкою в щели!» За точность слов не ручаюсь, но смысл такой.
— Нет, братишка, я категорически с тобой не согласен. Костям, может, и все равно где гнить, но родным умершего человека, да просто друзьям, не все равно. И я уверен, что каждый человек в глубине души хотел бы, чтобы на его могилу приходило как можно больше людей и поминали его добрым словом долгие годы.
— Поминали — да, но не надо делать из могилы место для преклонения. Или тебе привести
— Это совершенно разные вещи, — возразил Савелий. — Недавно я прочитал в какой-то газете, кажется в «Московском комсомольце», историю про то, как в русском селе были захоронены останки погибшего в Чечне русского солдата. И его мать почти каждый день ходила на эту могилку. А потом выяснилось, что останки эти, возможно, принадлежат совершенно другому солдату, и его мать не находит себе места, потому что не знает, где его похоронили, и не может пойти на его могилу и поплакать. Казалось бы, чего проще: проведи эксгумацию и все сразу же станет ясно. Однако все село встало против раскопок. Дескать, не надо тревожить прах. Но я уверен, что дело совсем в другом: они боятся, что там действительно не их сын и земляк. Где тогда они будут его поминать?
— А каково другой матери? — недовольно процедил Воронов.
— А чего это ты? Ты же сам и сказал, что все равно, где костям гнить, — подцепил его Савелий.
— Да нет, кажется, я погорячился. Я вдруг поставил себя на место этих матерей: предположим, мой сын погиб, а я не знаю, где лежат его кости.
— А если кремация?
— Что кремация? После нее остается прах. И вообще, чего ты ко мне прицепился? Я сам не знаю, что несу! Эта смерть просто выбила меня из колеи. — Казалось, Воронов сейчас взорвется.
— Ладно, — примирительно сказал Савелий. — Куда поедем? К тебе или ко мне?
— Давай к нам.
— Может, позвонишь сначала Лане?
— Не могу! Я не знаю, что говорить. Позвони лучше ты!
Немного подумав, Савелий пришел к выводу, что все-таки лучше предупредить Лану. Он решительно набрал номер.
— Привет, Лана! — Хотя Савелий старался говорить бодрым тоном, она сразу же почувствовала неладное.
— Что случилось? Что-нибудь… с Андрюшей? — с трудом выговорила Лана.
— Нет-нет, с нами все в порядке, — тут же заверил Савелий. — Говоров умер, — выдохнул он.
— Когда? — ахнула Лана и всхлипнула: этот человек очень много значил для нее.
— Только что.
— Вы у него?
— Нет, мы уже возвращаемся и скоро будем у вас.
— Я поняла. Все будет готово, я вас жду.
Лана положила трубку и заметила в зеркале свое отражение. Как все-таки меняет человека горе! Человек сразу будто становится старше на несколько лет. И так холодно, так тошно, что видеть никого не хочется! А иногда наоборот — боишься остаться один и готов искать сочувствия у первого встречного.
Интересно, почему позвонил Савелий, а не Андрей? Наверное, его тоже подкосила эта внезапная смерть: он был так привязан к генералу. Но еще больше к нему был привязан Савелий. Порфирий Сергеевич был для него как родной отец. Они трогательно называли его Батей. Лана вздохнула и снова посмотрелась в зеркало: как ни странно, но воспоминания немного успокоили ее.
— Господи! — Лана всплеснула руками. —
Она бросилась на кухню и принялась хлопотать.
Когда Савелий и Андрей пришли, стол уже был накрыт — не на кухне, а торжественно, в комнате.
— Здравствуй, милая, — тихо сказал Андрей.
Лана нежно обняла его и стала похлопывать по спине, словно успокаивая ребенка. Потом помогла ему снять пальто и только после этого повернулась к гостю.
— Здравствуй! Прими мои искренние соболезнования. Я знаю, Говоров для тебя был как отец.
— Спасибо, Ланочка. — Савелий хотел пожать ей руку, но Лана поцеловала его в щеку.
Они говорили тихо, словно покойник находился рядом.
— Давайте помянем хорошего человека! — Лана проводила их в комнату.
Они сели за стол. Андрей быстро наполнил рюмки и встал.
— Лана права. Порфирий Сергеевич был хорошим человеком, замечательным просто! Этот человек никогда не проходил мимо чужой беды, всегда был справедлив, не боялся признавать своих ошибок. Внимания у него хватало для всех, кроме одного человека — самого себя! Он нещадно эксплуатировал свое огромное сердце, отдавая его тепло родным, близким, своим ученикам, короче говоря, всем окружавшим его людям. Особенно трудно ему было в последнее время, когда он вышел на пенсию, а его попросили занять такой пост, где даже молодому и здоровому тяжело. Вот сердце и не выдержало. Этому боевому командиру пришлось погрязнуть в бюрократических дебрях, пробивать важные документы в буквальном смысле с боем. Это доконало его! — Воронов помолчал, стиснув зубы до хруста, сдерживаясь, чтобы не заплакать. — Я предлагаю выпить за этого человека, который навсегда останется в наших сердцах, и помянуть его минутой молчания!
Лана с Савелием тоже поднялись, выпили, опустили головы и молча постояли немного.
После этого они сели, немного закусили — так же молча. Савелий вновь наполнил рюмки и поднялся.
— Боль утраты мы будем ощущать еще долго, и от этого, к сожалению, а может, и к счастью, никуда не деться. Для нас, его учеников, Порфирий Сергеевич был не просто учителем, не просто командиром, он действительно был для многих Батей! К нему, как к родному отцу, можно было прийти в любое время и поплакаться в жилетку, поделиться горем или радостью. Для каждого у Бати находилось доброе слово, совет или помощь. С его смертью действительно чувствуешь себя осиротевшим. Давайте же выпьем за то, чтобы мы, все его близкие, продолжали нести людям частичку доброты, которую он нам передал. Пусть земля ему будет пухом!
Посидев за столом около часа, Савелий попрощался и ушел. Несмотря на «старые дрожжи», алкоголь нисколько не подействовал.
Савелий ушел не потому, что хотел остаться в одиночестве. Он, как ни странно, не хотел быть с теми, кто прекрасно знал Порфирия Сергеевича. Он говорил о Говорове то, что те и так знали. А он должен был, рассказывая о Бате, заставить их восхищаться.
Куда он мог поехать в такое позднее время? Только на базу.
По пути Савелий набрал номер Олега.
— Не разбудил? — спросил Говорков и не узнал собственный голос.