Охота к перемене мест
Шрифт:
Довольный тем, что сердце сегодня не хандрит, Михеич стал медленно подниматься по лесенкам крана.
Шестаков пристегнулся монтажной цепью к балке и по приказу Михеича сделал шаг в пустоту.
Пережил мгновенное падение, инстинктивно, судорожно схватился за натянутую цепь и какое-то время бессмысленно держался за самого себя.
Но и оробев, он продолжал послушно выполнять приказания Михеича.
— Осторожнее. Осмотрись. Обхвати колонну правой рукой... — подсказывал Михеич издали. — Думаешь, смелый человек — тот, который ничего не боится? Смелый — тоже осторожный. Но боится только того, чего следует бояться...
В эти минуты Михеич хотел быть поближе к Шестакову и одолел еще несколько лестниц.
«Медицина меня за эти прогулки не похвалит», — успел подумать Михеич, но, как только отдышался, вновь принялся кричать:
— Карабин еще раз проверь... Закон-правило... Где у тебя центр тяжести? А на что у тебя левая нога? То-то же! Теперь постой минутку, не торопись. Прежде чем подняться, подумай о том, как будешь спускаться. Про перила забудь совсем... Не прыгай, как белка! Учти, среди белок тоже глупые попадаются...
Он научил Шестакова доверять цепи своего монтажного пояса. Каждое звено в этой цепи — их выковано сорок четыре — соединяет человека с жизнью.
А сорок пятое звено в монтажной цепи — опыт учителя, секреты профессии...
«Может, и меня Саша Шестаков вспомнит добрым словом, скажет: «У меня наставник был подходящий...»
Вот же монтажник Олег до сих пор пишет Михеичу письма, а уже сколько лет прошло, как их эвакуировали с макушки ленинградской телебашни к ожидавшей их машине скорой помощи.
В одной машине увезли обоих: Олега — в травматологию, а его бригадира — с инфарктом в кардиологию.
Спустя полтора месяца Олег в первый раз наведался к Михеичу на костылях.
Выздоравливающие могли звонить из больницы по телефону-автомату. В палате шла охота за двухкопеечными монетами. Михеич до сих пор помнит, как сосед по палате копил монетки, ни с кем не делился, все боялся, что ему не хватит. Больной этот помер в одночасье от сердечного приступа, а в тумбочке остался лежать кошелек, битком набитый «двушками».
Не дай бог, и опыт Михеича, секреты профессии останутся втуне, не израсходованными по срочной надобности, как «двушки» в том набитом кошельке.
Назавтра Шестаков под присмотром Михеича вновь долго лазал по конструкциям крана-тренажера.
— Глаза у тебя боятся, — одобрил его Михеич с наблюдательного пункта, — а руки делают. Это тебе плюс.
Михеич расхрабрился и залез еще выше, чем вчера, чтобы, следя за Шестаковым, не приходилось круто задирать голову и придерживать рукой свой старый картуз.
В минуту передышки Михеич сказал Шестакову с неожиданной теплотой:
— А у меня ведь такой внук, как ты, мог вырасти. И характером на меня чем-то похожий.
— Это мне плюс или минус? — рассмеялся Шестаков.
После многих дней наземного существования Михеич наслаждался тем, что обозревает всю строительную площадку сверху и снова может назвать себя высотником.
Михеич уселся, свесив ноги, на самой верхней площадке, отдышался, и ему вспомнилось «ласточкино гнездо». Так они называли открытую площадку перед буфетом на тридцатом этаже варшавского Дворца дружбы.
Рабочий лифт еще не ходил, и, чтобы спуститься на землю в столовую, а затем вновь подняться, нужно было потратить уйму времени и сил.
Подъемный кран играючи поднял железный домик, похожий на гараж для легковой машины, и поставил на две параллельные фермы. Обычно в таком домике находится энергохозяйство сварщиков. На этот раз туда загрузили шкаф, буфетную стойку, столик, табуретки, даже холодильник.
Каждое утро к здоровенному крюку прицепляли контейнер и отправляли наверх кефир, термосы с кофе, бутерброды с ветчиной и сыром, свежие булочки, крутые яйца, оранжад. Других напитков не было и в помине. Даже слабенькое темное пиво, смахивающее на русский квас, верхолазам не разрешено.
Туда же, на тридцатый этаж, кран поднял крупногабаритную стальную плиту и уложил ее на фермы перед буфетом — чем не балкон? Можно закусить на свежем воздухе. Правда, балкон без перил, но верхолазы в них редко нуждаются.
А вот буфетчице в буфет не забраться. Не подымать же и опускать молоденькую пани каждый день в контейнере, заодно с провизией! Такие пассажирские рейсы строго запрещены.
Ну что же, перешли на самообслуживание. Верхолаз выбирал себе завтрак или обед по вкусу, сверялся с ценником, висевшим на стене, и оставлял на стойке пенёндзы. За все месяцы, пока работал буфет, — ни злотого, ни гроша недостачи.
Чтобы в буфет не тащились посторонние, никаких лестниц, переходных мостков к буфету не установили, Свои пройдут и по узким балочкам.
Среди своих числилось и несколько поляков. Михеич заприязнил со сварщиком, беглым монахом. Тот объяснял, смеясь, свое бегство из монастыря на высотную стройку: чем выше, тем ближе к богу.
Такая благодать! Посидеть в минуты отдыха, свесив ноги, на «балконе», поглазеть с птичьего полета на воскресающую Варшаву. «Тут росне дом, там росне дом, а в доле Висла плыне...»
Рядом с ним сидел, так же свесив ноги над пропастью, бригадир Пантюхин. Поляки относились к нему с особым уважением: это был единственный человек на стройке, которого русские, вопреки своему обыкновению, называли паном — «пан Тюхин».
Именно там, в Варшаве, к Михеичу пришло не знаемое никогда прежде ощущение большой, покоренной им высоты: в те дни забрались на иглицу, в переводе с польского — на шпиль.
Темно-серым пологом под ним висели тяжелые тучи. А над головой верхолазов сияло солнце, голубело небо, иглица слепила позолотой.