Охота на Бугимена
Шрифт:
А еще так развлекались: карабкались по вихляющейся водосточной трубе на крышу начальной школы «Седар-драйв» и играли в альпинистов, забравшихся на покрытую снегами вершину горы. Или влезали по такой же трубе на крышу бензозаправки «Тексако» на перекрестке Хансон и Эджвуд-роуд и демонстрировали голые задницы проезжавшим водителям. Это каскадерское представление плачевно закончилось одним памятным днем, когда отец заметил сияние наших костлявых бледных задниц, возвращаясь домой с работы. Меня потом неделю из дома не выпускали.
О жизни в маленьком городке вроде Эджвуда надо понять одну важную вещь: от скуки обзаводишься крайне странными компаньонами. Вот почему в том, что мы вытворяли, подчас было так мало смысла. Как-то летом вместе с нашим старинным приятелем Карлосом Варгасом мы организовали этакую закрытую тусовку и назвали ее «Клуб отважных». Кто мне объяснит, почему обряд вступления в клуб состоял в швырянии маленьких машинок в бассейны к случайно выбранным для этого соседям? Вспоминается мне и период нездоровой одержимости
В эджвудском торговом центре тоже всегда находилось чем заняться. Местная аптека служила нашим основным источником леденцов и эксклюзивным поставщиком комиксов, а также бейсбольных и футбольных карточек. Я покупал там все подарки на День матери, начиная с возраста, когда мог самостоятельно пойти в магазин, и до момента, когда в шестнадцать лет получил права. В магазине алкоголя продавались изумительные пицца-сабы, здоровенные багеты с пиццей – сырное объедение, тающее на языке. В прачечной самообслуживания я первым делом отправлялся к старинному торговому автомату с конфетами и затаривался упаковками жвачки «Бабл-Ям», невероятно дешевой, по десять центов пачка, тогда как везде она стоила по двадцать пять. Я горстями скармливал этому автомату десятицентовики, а потом продавал жвачку в школе отдельными кубиками. Это давало весьма недурной навар, который потом целиком возвращался в магазин и уходил на пицца-сабы. Ну и напоследок о самом сладком: о бильярдном зале отца нашего дружка Брука Хокинса. Здесь мы учились играть в пул-восьмерку и искали на грязном ковре четвертаки, потерянные выпивохами. Свет в бильярдной был всегда приглушен, забулдыг было полно, и почти всякий раз удавалось найти монетку.
На парковке перед торговым центром ребята постарше построили рампу для скейтбординга – три метра в ширину и почти полметра высотой. Благодаря мощному освещению парковки мы гоняли по этой рампе днем и ночью. Иногда приезжали девчонки, целыми ватагами, на машинах, смотрели, как мы катаемся, и поддерживали нас радостным улюлюканьем.
Про Кавано и Андерсонов достаточно сказать, что в библиотеку они не очень-то рвались, а вот меня оттуда было за уши не вытащить. Развалюсь, бывало, в огромном мягком кресле в отделе взрослой литературы и пожираю книгу за книгой. Первым излюбленным объектом изучения стал генерал Джордж Армстронг Кастер, да и вообще все о Диком Западе, Гражданской войне и необъяснимых загадках. Меня тянуло к тайнам и детективным рассказам, я безоглядно верил в призраков и оборотней, в лох-несское чудовище и снежного человека.
Однажды в субботу к нам в город пришел всамделишный охотник на снежного человека. Пришел он откуда-то с запада и устроил в библиотеке обширную экспозицию. Охотник говорил небыстро и сильно сутулился. Мне запомнились кустистые брови, сросшиеся в одну, и нечесаные усы с проседью; а еще запомнилась изумительная лекция, в ходе которой демонстрировались фотографии, карты, рисунки и даже клок подлинной шерсти снежного человека – охотник пришпилил его кнопкой к доске. Мне удалось уговорить Джимми пойти со мной, мы сели в центре первого ряда и восхищенно внимали каждому слову. А после лекции уединились в ближайшем проходе между книжными полками, пошептались и разродились планом. Вернувшись в лекционный зал, где дорогой гость позировал для фото и болтал с кучкой поклонников, мы приступили к первой фазе вышеупомянутого плана, а именно к совершению диверсии с целью отвлечения внимания. Сейчас мне уже не вспомнить, в чем конкретно состояла диверсия, однако полагаю, это было нечто связанное с падением диверсанта на пол и артистичным исполнением эпилептического припадка. Когда посетители с озабоченным видом сгрудились над моим трепыхавшимся товарищем, я проскользнул к выставочному столику и, сцапав несколько прядей подлинной шерсти снежного человека, сунул их в карман поглубже. Несколько минут спустя нам удалось бежать, и никто ничего не пронюхал. Я впервые – с гордостью и стыдом – признаюсь в этом грехе. И по сей день мне неизвестно, что приключилось с тем клоком подлинной шерсти снежного человека. Предположу, что мама нашла его в выдвижном ящике моего стола, брезгливо поморщилась и, покачав головой, выбросила.
Для меня существовало два пути домой из библиотеки или торгового центра. Первый путь проходил по Эджвуд-роуд. Ее надо было пересечь у главного светофора, а потом двигаться несколько кварталов по Хансон-роуд. Так мы добирались, если были на великах или скейтах. Но если пешком, то шли короткой дорогой. Тогда нужно было пересечь Эджвуд-роуд в ее опасной части прямо у торгового центра и пройти по длинной гравийной подъездной дорожке возле жуткого Майерс-Хаус. Миновав это чудовище, срезаешь по паре задних двориков – одному совсем маленькому и другому не очень маленькому – и вот ты уже стоишь на Тупело-роуд, всего в каком-то квартале от дома.
В каждом маленьком городке есть свой дом с призраками – место, в котором, по слухам, просто жуть что случилось. Всякий раз, когда проходишь мимо такого места, сердце бешено колотится и
А вот ночью все менялось. Дом нависал над тобой во мраке, голодный, хитрый и недремлющий. Отважиться пройти мимо него – все равно что ринуться в опаснейшую одиссею. Нужно быть отчаянным храбрецом, чтобы замыслить подобное. Отважными нас вряд ли бы кто-нибудь назвал, однако мы отправлялись в эту одиссею. С одной стороны, из чистейшей лени (короткий путь – он на то и короткий), а с другой – из мазохистского желания пощекотать себе нервы.
Именно в те долгие, неспешные и напряженные прогулки по подъездной грунтовке я и принялся рассказывать друзьям свои страшные истории. Начинал обычно издали, с совершенно невинных событий, выстраивая повествование постепенно, там и сям обронив интересную детальку, рассчитывая темп сюжета так, чтобы самые жуткие и кошмарные повороты пришлись на тот момент, когда мы подходим к дому. К этому времени Джимми обычно чуть не падал на колени: «Заткнись, Чиз, ради бога, заткнись!» Но Чиз не затыкался. Бывало, брошу взгляд через плечо, глаза выпучу, будто призрака увидел, да и взвизгну так, что кровь в жилах стынет. А потом даю стрекача. Когда мы добегали до перекрестка Хансон и Тупело, визги наши становились задыхающимся хохотом, и мы не думали уже ни о чем, кроме как вновь отправиться в одиссею и пережить ее.
По всякому маленькому городку бродят россказни, а то и собственные полноценные легенды, и Эджвуд не был исключением. За несколько лет до этих событий – я был еще малышом – некая залетевшая девица спятила и, говорят, совершила самоубийство – стала посреди железнодорожных путей за зданием школы, где на нее налетел скоростной поезд. С тех пор нашлось немало свидетелей, которые утверждали, что видели или слышали, как призрак девицы бродит по окрестным лесам. Один из наших закадычных дружков, словам которого точно можно верить, Боб Иринг, до сих пор готов поклясться, что видел группу ученых в белых халатах, которые проводили какие-то эксперименты на взаправдашнем инопланетянине. Боб говорит, что проник на запретную территорию эджвудского «Арсенала» и подглядел в складское окошко; так вот, голова у инопланетянина была размером с велосипедное колесо, а кожа – голубая и мучнистая. Мы-то ему сначала не поверили, но Боб засел в библиотеке на пару недель, копаясь в старых газетных подшивках, а потом вынырнул оттуда с пачкой черно-белых ксерокопий статей шестидесятых и семидесятых годов, где рассказывалось о подобных же исследованиях внеземной жизни. Так что достоверность его рассказов опровергнуть сложно. Нельзя же просто так взять и отбросить все эти доказательства.
Похоже, никто не знает, когда Резиновый Жгут появился в Эджвуде. Я спрашивал сестер и выяснил, что о нем ходили слухи по городу, когда девочки были еще подростками. Однако все, кого я знал, до смерти боялись Резинового Жгута. Неясно было, человеческое это существо или жертва лабораторного эксперимента «Арсенала». По слухам – а им мы внимали развесив уши, – Резиновый Жгут был ростом выше двух метров и болезненно тощий. Руки – словно палки застывшие, висят по бокам. Волосы – короткая темная щетина. Глаза – черные щелки, а рот – мрачная прямая прорезь. Зубов никто никогда не видел – никто из тех, кто выжил и рассказал, конечно же. В одежде Резиновый Жгут предпочитал темные тона; он обычно крался по безлюдным игровым площадкам и открытым пространствам на закате и выискивал детишек, чтобы утащить их и сожрать. Однажды, когда мне было семь, я играл в прятки с друзьями на детской площадке у церкви, неподалеку от дома. Рядом с качелями были установлены два ярко расписанных бетонных тоннельчика, метра по три с половиной каждый. В наших малышовых играх они были подводными лодками. В тот вечер я спрятался в одном из тоннельчиков. Некоторое время спустя, когда никто не пришел меня «застукать», я выглянул и – готов поклясться хоть на целой пачке Библий! – увидел, как из леса за дорогой появилась чудовищно высокая тощая фигура. Пройдя пару десятков метров, фигура резко сменила направление и заковыляла к нашей игровой площадке. Внезапно перепугавшись, я нырнул обратно в тоннельчик, замер там и затаил дыхание. Мгновения спустя я почуял жуткую кислую вонь, словно корзину с фруктами надолго оставили под солнцем. Я застыл, сдерживая рвотные спазмы. А потом увидел, как мимо зева тоннельчика прошаркала пара тощих паучьих ножек, ряженных в черные лохмотья. Я выжидал, как мне показалось, не меньше часа, пока звук шагов не стих, а потом для уверенности посчитал про себя до пятидесяти – и рванул как безумный к дороге. Друзей я нашел перед домом Боба Иринга, те как ни в чем не бывало дурачились. Я рассказал им обо всем, что случилось, и чуть позже мы вернулись на площадку с подкреплением в виде отца Брайана Андерсона. Никаких следов странной фигуры, конечно, не нашлось. Но я-то не сумасшедший. Я-то знаю, что видели мои глаза. И что чуял нос.