Охота на Бугимена, Чизмар Ричард

Охота на Бугимена

на обложку

Чизмар Ричард

Шрифт:

Да, а еще, конечно, надо рассказать о Похотливом Призраке. Когда начались его проделки, я уже уехал учиться в колледж, но благодаря еженедельным выпускам «Иджис», которые мама сохранила для меня, остался в курсе событий. Кстати, прозвище «Похотливый Призрак» придумал кто-то из журналистов «Иджиса». Начиная с августа восемьдесят шестого неизвестный проник в дома по меньшей мере двух дюжин жительниц Эджвуда и лапал их – прикасался к ступням, ногам, животам, волосам. И каждый раз, когда женщина просыпалась, преступник бежал из дома и исчезал в ночи. Полиции так и не удалось ни поймать нападавшего, ни даже установить его личность.

Эти и многие другие россказни – всего лишь мимолетный взгляд на темную природу моего родного городка. Мое мнение можно назвать предвзятым, однако я вижу свой Эджвуд вовсе не сквозь ностальгическую

дымку и не в сусальных лубочных картинках Нормана Роквелла. Как и во всех американских городишках, творились здесь и преступления, и насилие, процветало вероломство, происходили трагедии, случались разочарования. Была и неблагополучная часть города – места, куда в темноте лучше не забредать. Когда я поступил в колледж, то сильно удивился: большинство парней в общежитии ни разу не дрались. Я же, когда покидал школу, считался ветераном более десятка драк. Кстати, директора моей школы посадили за растрату: дали реальный тюремный срок. А за пару лет до того арестовали учителя за серию вооруженных ограблений в Мэриленде, Пенсильвании и Делавэре – в свободное от работы время он «брал» банки.

В отличие от большинства жителей округа Харфорд и благодаря тому, что жили мы поблизости от эджвудского «Арсенала», эджвудцы были весьма пестрым и неоднородным сообществом. Тут жило немало семей военных, а такие семьи часто приезжают и уезжают. Эджвуд служил домом обширному афроамериканскому и латиноамериканскому населению, их дети ходили здесь в школу. Однако и в наше нынешнее просвещенное время одного лишь их присутствия оказывалось достаточно, чтобы запугать некоторых горожан. Получив права, я столкнулся с тем, что жившие за городом родители девчонок, с которыми я встречался, не отпускали дочек ни на тусовки, ни на спортивные матчи в Эджвуд.

– Без обид, ладно? – говорили они и больше ничего не объясняли.

Я вежливо улыбался и все равно возил девчонок в Эджвуд.

В выпускном классе эджвудская школьная команда по лакроссу [9] впервые в истории школы выиграла кубок штата, и ученики из соседнего, но гораздо более престижного Фолстона дразнили нас, скандируя с трибун: «Все отлично, просто класс, будете пахать на нас!» Правда, мы, эджвудские, от такого заносчивого к нам отношения только крепли: черт с ним, мы против всего мира! Мы не просто из одного города, мы – семья. Нет у нас крутых тачек, дома наши – не дворцы, и садовников мы не держим. Родители наши не вхожи в элитарные загородные клубы или деловые организации, их удел – ветеранская организация да школьный родительский комитет. Мы и мои дружки лучшей жизни и не желали.

Лакросс – популярная в американских учебных заведениях игра, в которой с резиновым мячом управляются специальными стиками, которые можно назвать гибридом клюшки и сачка.

* * *

В моей душе навсегда запечатлелись два особенно ярких воспоминания об Эджвуде. В первом – мне пять лет, мы только что сюда переехали. Стоит морозная декабрьская ночь, земля укрыта толстым одеялом свежевыпавшего снега. После обеда мы с отцом надели теплые зимние куртки, лыжные шапочки, перчатки, боты и отправились на улицу. Подъездные дорожки и тротуары в основном везде расчищены. В окнах и на коньках крыш домов по всей Хансон-роуд сияют рождественские огоньки. Машин почти нет, в воздухе тишина и покой. Взявшись за руки, мы с отцом молча поднялись по Тупело, мимо Черри-корт и Джунипер-драйв на вершину здоровенного холма на Бейберри. Тут отец обернулся и посмотрел назад. Я тоже, глядя на него, посмотрел вниз с холма. И этот вид просто потряс меня. Каждый дом по обе стороны улицы, насколько хватало глаз, сиял разноцветными рождественскими огоньками, некоторые из них весело подмигивали. Сверкающие снежные покровы перед крыльцом каждого дома переливались калейдоскопом ярких красок: красно-зелеными, желто-голубыми, серебристо-золотыми. У какого-то крыльца хором пели «Тихую ночь»; под крышей другого дома на нежном ветерке покачивался огромный пластиковый Санта в окружении летящих оленей.

Я, помнится, подумал: «Я здесь живу. Это волшебно, я хочу, чтобы так было всегда». Отец крепко сжал мне руку, видимо, почувствовав, что я затаил дыхание. Я сжал его

руку в ответ, и, постояв так еще немного, мы вместе побрели по улице, внимая зрелищу.

По случайности второе воспоминание, что я бережно храню, также приходится на снежный зимний вечер. Мне пятнадцать, мы с дружками только что откатали на санках долгий морозный день, гоняя по холмам вокруг начальной школы на Седар-драйв, что недалеко от нашего дома. На самом высоком из холмов стояла водонапорная башня, ее длинные тощие опоры всегда будили в моей голове образы разбушевавшихся инопланетян из любимого фильма «Война миров». Хотя в детстве эта башня часто являлась мне в кошмарах, теперь я стал старше и отважнее. Друзья чуть раньше потопали домой обедать, и я остался на холме в одиночестве. Какие-то еще парни недолго катались со мной, но и они уже минут двадцать как исчезли, а я так заигрался, что и не заметил. Голодный, уставший и окоченевший, я еще раз скатился с холма и отправился домой.

Добравшись до вершины одного из холмов поменьше у подножья водонапорной башни, сквозь деревья я увидел в отдалении дом. Снова повалил снег. Вдоль водосточных желобов крыши сияли и перемигивались алые рождественские лампочки. Высокие кустистые деревья по обе стороны подъездной дорожки нарядились гирляндами и мерцали зеленью. Маленькие окошки подвала и окно эркера светились бледными прямоугольниками. Меня словно пригвоздило: остановившись как вкопанный, я затаил дыхание. Я представил, как мама готовит обед на кухне, подпевая рождественской песенке по радио; как отец сидит внизу на диванчике, смотрит новости и раскладывает пасьянс. А я замер в сыплющемся снегу и глазел по сторонам: на Хансон-роуд не видно ни машин, ни людей, весь мир затих; не слышно ничего, кроме ритмичного тиканья ледяных снежинок, садящихся на насквозь мокрую куртку. Мне вдруг стало одиноко и печально. Я вновь посмотрел на дом, и впервые в моей юной жизни меня накрыло.

Замерев в остановившемся мгновении пространства и времени, я осознал, как необъятен мир и что однажды – скоро – мне придется покинуть отчий дом, пуститься в собственный путь. Друзья тоже разлетятся кто куда, и с некоторыми мне уже не увидеться, не поболтать. Родители, братья и сестры состарятся, мы все тоже простимся-распрощаемся. Ничто не останется прежним.

Дыхание застряло в горле, глаза заволокло туманом, ноги подкосились. Мне вдруг вновь было пять, только отец не стоял рядом и не держал за руку. Помню, я твердил себе, что все будет хорошо, что я вырасту и стану писателем и что слова, которые я нанесу на бумагу, помогут людям понять, как устроен этот мир.

Понятия не имею, сколько я так простоял посреди снегопада. Помню только, что в какой-то момент, совершенно бессознательно, ноги мои двинулись вперед, и я побрел с санками под мышкой и в конце концов добрался до дома, не опоздав к обеду.

За годы, что прошли потом, я часто вспоминал этот момент, однако никогда до сих пор о нем не говорил.

(Многие исторические сведения, которые вы прочли в первых частях этой главы, можно найти на страницах двух замечательных книг: «Эджвуд, Мэриленд: тогда и теперь» Джеффри Зелбрита и «Америка в картинках: Эджвуд» Джозефа Ф. Мюррея, Артура К. Штумпфле и Эми Л. Штумпфле. Категорически рекомендую оба издания.)