Охота на кентавра (сборник)
Шрифт:
— Предки завещали нам оставаться такими, как они, людьми из мяса и крови, и не отрываться от Земли, — продолжал Капитан.
— А что хотят от нас «ушедшие»? — прервал его опять Уштли. Но на него никто не рассердился. Все знали, что он скоро умрет.
— Этого не знает никто. Впрочем, я думаю, что для покрывших себя позором или согрешивших естественно желание запятнать и других. — ответил Капитан, и все обернулись к Лежли. — Мы твердо знаем, что хотим: жить как живем, оставаясь людьми на Земле. А с предателями, бросившими ее в трудное
— Сверху, наверное, далеко видно, — сказал мечтательно Уштли. — Когда мой труп высохнет в песке, разве моя тень не поднимется вверх? Или кости удержат ее? Я хотел бы посмотреть на мир сверху. Где кончается Земля?
— Земля словно огромная чаша, круглые края которой поднимаются высоко к небу, — объяснил Капитан, указывая туда, где звезды скрывались за материковыми горами. — Поэтому еще никому не удавалось заглянуть через ее край. Чаша Земли плавает в океане хлерра, а он налит в другую, еще большую чашу. И так далее, без конца.
Капитан говорил об этом каждый вечер, и всегда его слова вызывали оживление слушателей, никогда не евших досыта. Лишь Уштли остался спокойным:
— Выходит, богатство прямо у нас под ногами? Нужно лишь пробить скорлупу Земли?
— А в эту чашу, по стенам которой мы ползаем и живем, — продолжал Капитан, — налит воздух и ветер, и бури с молниями, жар и холод, ночь и звезды, на которых укрылись «ушедшие».
Люди обратили к звездам красные, изъеденные солью глаза, и Лежли подумал, что сегодня им приснится счастливый сон: океан хлерровой похлебки. Он ждал, когда они разойдутся, чтобы вернуться к своему Греху.
Площадка перед Папой пустела, люди уходили в темноту. Лежли встал, но неожиданно Капитан остановил его.
— Ты знаешь, Лежли, что многие хотели бы избавиться от тебя и твоего фургона, — говорил Капитан, и Лежли, как всегда, казалось, что движутся лишь его губы, а лицо неподвижно как маска. — Я против этого, потому что ты такой же человек, как и мы, а нас осталось мало. Нам сегодня повезло: мы отбились и буря прошла стороной. Не испорти этого, не насылай на нас невезение. Сегодня не нужно ходить в фургон. Я тебя предупредил.
Лежли знал, что пойдет, но согласно кивал, глядя под ноги. Это или нечто подобное Капитан говорил ему каждый вечер, поэтому слова мало значили. Важен был ритуал, просто Капитан должен был предупреждать, а Лежли выслушивать, от этого людям спокойней засыпалось.
Лежли давно свыкся с ролью отщепенца, именем которого пугают детей. В конце концов, быть падшим человеком — это способ зарабатывать порцию похлебки. Не осознаваемые ими законы, формировавшие племя, неумолимо требовали выделения полюсов-символов. И Лежли выпало оказаться одним из них, противоположным Капитану. Сознание общины приходило в движение и подобно электролиту невидимо текло от одного из них к другому, а затем обратно, и так без конца…
Подходя к своему дому, он услышал скрип песка и кашель. Уштли одиноко бродил вокруг фургона, трогая его руками.
— Я к тебе в гости, — начал смущенно Уштли. — Удивлен? А когда-то мы были друзьями. Кхе-кхе. Проклятая сухость высосала из меня влагу, кровь во мне стала густой и медленной, а дыхание застревает в горле. Все считают, что я скоро умру. А ты как думаешь?
Лежли подавленно молчал. Он говорил так редко, что начать разговор стоило для него больших усилий.
— Молчишь? А когда-то был языкастым. И я был другим, сильным и веселым. В молодости все было иначе. Помнишь, как бегали к девочкам? Куда все девалось? Час мой близок, но, как назло, меня стали одолевать вопросы. Мне страшно, что я умру, не узнав всего, что мог бы узнать. Понимаешь? Давай сядем.
Они сели друг против друга: Лежли на ступень, Уилли — на песок. Когда Уштли кашлял, тело его раскачивалось в темноте.
— Я пришел к тебе, как к старому другу, с просьбой, — говорил Уштли. Покажи мне твой Грех! Терять мне нечего. Пусти меня в Фургон!
Лежли был потрясен, за многие годы это был первый человек, который не боялся Фургона.
— Нет, невозможно, — Лежли затряс головой. — Я не могу тебе объяснить, но так делать нельзя.
— Я прошу тебя перед смертью, Лежли. Новые несчастья мне уже не повредят, я никому не расскажу, что был у тебя. Я должен узнать и испытать это. На двери Фургона нарисованы знаки, которые я часто видел в молодости. И цвет этот я помню, это цвет молодости.
Лежли отрицательно качал головой, бормотал невнятно: — Не проси меня, я не могу…
— Жалеешь? — всхлипнул вдруг Уштли, п его руки схватили Лежли из темноты. — Что ты там прячешь? Отвечай! Нашу молодость? Выпусти ее, открой дверь! Она и мне принадлежит…
Они боролись стоя, потом Лежли оторвал от себя Уштли и оттолкнул его. Тот упал, закашлялся и долго не мог подняться. Лежли пожалел его. Наконец Уштли встал на ноги и прохрипел: — Ты отказал другу в его последний час? Будь же ты проклят!
Слушая, как в ночи затихают шаги друга, Лежли подумал, что нужно было бы объяснить Уштли, все рассказать ему. Но как объяснить другому то, что и сам не понимаешь? И не понимает никто. Этих знаков на дверях уже никто не может прочесть, а неизвестного цвета не существует в природе.
Лежли снял одежду. Там, куда он идет, она не нужна. Поднялся на три ступеньки, толкнул дверцу, шагнул и… вышел в другом мире.
Винтолет «ушедших», еще недавно пожиравший пространство над красными песками, лежал на боку, смятые лопасти его глубоко уходили в почву. Двое людей в скафандрах сидели, опираясь на него спинами, смятые шлемы валялись в стороне. Потрескивание сгоревшего и остывающего металла давно уступило место вкрадчивому шелесту песка.
— Люк уже не закрывается, — сказал один, с пожилым усталым лицом. Он обернулся и смотрел, как песчинки тонкой и неизменной струйкой проникают в машину. — Через сутки нашего летуна затянет всего!