Охота на красавиц
Шрифт:
Кира удивилась. Вроде бы мама говорила, что слышно даже слишком хорошо…
– Ма, ты что? Я же только сейчас сказала: послезавтра, в обед или к вечеру.
– Пупсик, я, может быть, и сумасшедшая, но не глухая! – с достоинством оскорбилась мама. – Это я все поняла. Нет, из Америки ты когда возвращаешься?
– Из какой Америки? – озадачилась Кира.
– Ну, я полагаю, из Северной, поскольку Нью-Йорк именно там, а у тебя билет до Нью-Йорка, – ангельским голоском пояснила мама. – Или предполагалось, что мне не следует об этом знать? Тогда извини, я просто проверяла твой автоответчик, вдруг что-то важное, ты же сама просила, а там какой-то жутко любезный голосочек щебечет: мол, госпожа Москвина, наше агентство приносит вам тысячу извинений, произошла ужасная ошибка, мы дико виноваты, что забыли учесть скидки при продаже вашего билетика. Таким образом, мы вам должны двадцать пять долларов, денежки можете получить при регистрации в аэропорту, то есть в воскресенье, в двадцать три тридцать, или зайти в офис агентства «Альфа» в любое удобное для вас время.
Выпалив все это, мама перевела дух – и вдруг вскрикнула:
– Пупсик, но как же ты говоришь, что возвращаешься в понедельник, если улетаешь в воскресенье?! Тебе же еще собраться надо. Может быть, приготовить какие-то вещи, уложить чемодан? А как же виза?
– Мама, да у меня на пять лет виза, – автоматически успокоила Кира – и вдруг спохватилась: – При чем тут вообще виза?! Я не заказывала никакого билета в Нью-Йорк, до сентября я туда не собиралась, а может быть, и дольше. Это какая-то ошибка, с билетами.
– Да-а? – с сомнением протянула мама. – То есть в агентстве позвонили тебе вместо какой-то другой Москвиной? Ну, не знаю… Я, конечно, и то удивилась, что ты вдруг собралась лететь, когда у Игоря такое случилось, а потом подумала: мало ли, может быть, вы уже давно в ссоре, ты же всегда молчишь о своих делах, как Кочубей на пытке, я вообще ничего о тебе не знаю…
– Матушка! – с трудом прорвалась Кира сквозь едва наметившуюся брешь. – Погоди, Христа ради! Я вообще ничего не понимаю! Что там такое с Игорем? Я звонила и ему, и Петру Ивановичу – никто не отвечает. Кто-то заболел, что ли?
Трубка молчала.
– Ма! – заорала Кира, и ее старание было вознаграждено: телефон ожил и сказал – почему-то мужским голосом:
– Бесполезно. Наверное, батарейки сели.
Кира не меньше минуты тупо смотрела на сотовый, прежде чем сообразила, что это был не матушкин волшебно преобразившийся голос и даже не внутренний голос компании «Билайн», а голос Максима.
Подняла растерянные глаза: Максим поглядывал на нее в зеркальце.
– Извините, забыл его зарядить. Ну, ничего, он у меня тоже дрессированный: на ночь подключу к аккумулятору, а утром опять сможете позвонить.
– Как утром? – всполошилась Кира. – Нет, пожалуйста, поехали, поищем телефон в Ростове. Там что-то непонятное творится у меня дома, я должна дозвониться. На вокзале наверняка есть железнодорожный переговорный пункт.
И осеклась, вспомнив, что на вокзале есть не только переговорный пункт, но и железнодорожная милиция.
– Вот именно, – кивнул Максим. – Это во-первых. А во-вторых, Ростов мы с вами уже проехали. По объездной дороге, раз – и мимо. Вы были так увлечены телефоном, что и не заметили.
Кира недоверчиво оглянулась. Да… она много чего не заметила! Например, того, что уже настал вечер. И вдали, в темно-синем небе, тает зарево большого города. Позади, а отнюдь не впереди! Значит, и правда Ростов промелькнул, а Кира на него даже не взглянула. И немудрено…
У Игоря, значит, неприятности. Забавное совпадение. У нее ведь тоже, можно сказать, неприятности. Уж не связаны ли они каким-то образом? Скажем, Игоря достают органы за связь со злодейкой Москвиной К. К. … Ерунда. Даже окажись в тех листовках крупица правды, папаша отмазал бы Игоря от чего угодно, а вот Кире не спустил бы…
Да, кажется, она и сама скоро поверит в свои преступления. Но что же все-таки с Игорем? А если это имеет какое-то отношение к гибели Алки? Ведь раньше, насколько известно Кире…
Нет, что было, то прошло. Теперь их дороги не пересекаются, разве что чисто случайно – из-за дружбы Алки с Кирой. В смысле не пересекались… О господи, о господи! Но при чем здесь опять же расчленение трупов и все прочее?!
– Кира, что-то случилось? – негромко спросил Максим.
– Да ерунда какая-то, – с досадой отмахнулась она. – То ли матушка, как всегда, что-то напутала, то ли не знаю что. Какие-то билеты на завтрашний рейс в Нью-Йорк, какая-то скидка… Чепуха!
– Конечно, чепуха! – захохотал Максим. – Что вам делать в Нью-Йорке? Разве что делиться мастерством с американскими расчленителями? Кстати, уже расхожий факт, что тамошняя полиция не может справиться с русскими преступниками. Вот недавно читал: в разных концах штата Калифорния нашли различные части одного трупа. До сих пор не могут выяснить, кто его клочки размел по закоулочкам. Часом, не ваша работа? Клянусь, я никому не скажу! – состроил он испуганную гримасу, и тогда судорога на Кирином лице вдруг ослабела, и она поняла, что улыбается. Вот же черт этот Максим, а?!
– Хватит болтать глупости, – отрезала, отворачиваясь, чтобы не прыгало так сердце от света его невероятных глаз. – Вы еще не забыли, что взяли меня на полный пансион? А ведь у меня с утра маковой росины во рту не было.
– У меня, кстати, тоже, – кивнул Максим. – И она, эта росина, меня не устроит. Конечно, нужно было чего-нибудь купить в Ростове, но я так спешил смыться оттуда, что про все на свете забыл. Придется ехать, пока не увидим огни какой-нибудь харчевни «Трех пескарей». Сейчас по трассе обжорок понатыкано – спасу нет! Первая же наша будет. Идет?
– Едет, – согласилась Кира. – И как можно скорей!
Ехать пришлось недолго: уже минут через десять замигал впереди огонь, весьма напоминающий костер.
«Цыгане, что ли?» – улыбнулась Кира, вспомнив свою соседку по «обезьяннику» и крокодильчиков, привязанных к животам ромалэ-контрабандистов. Воспоминание почему-то не вызвало никакого ужаса. И вообще, все случившееся в течение последних полутора суток казалось каким-то нереальным. Даже сражение с Мыколой, даже расплата с Зозулей, спасение Роджера и стрельба в роще. Даже Алкина смерть! Все зыбко дрожало в некоем мареве и волновало не больше, чем страшный сон. О первопричинах страданий и думать не хотелось.