Охота на одиночку
Шрифт:
Но сегодня не дежурство — мечта. Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить… Всего-то трое пациентов. Одному люмпену врезали грязной бутылкой по башке; получил противостолбнячный укол, полюбовался в зеркало повязкой на плешивой своей черепушке и тихо смылся, прихватив пузырек с настойкой бодяги. Другой, рокер занюханный, перевернулся на повороте; девчонку с заднего сиденья размолотило о фонарный столб, а сам отделался переломом пальца и пустяковыми ссадинами. Третьим был Максимов, или как там его… Смирно лежит на топчане, дремлет в ожидании «скорой».
Нет, хорошее
Однако до чего же шустра наша «скорая». Сорок минут назад вызвала, а бригады до сих пор нет. Метеоры… Или прошляпили на диспетчерском? Может, повторить вызов?
Лариса Ивановна чуток поколебалась и решила не суетиться. Пациент не дергается, и ты не дергайся, сказала она себе.
Кажется, Тюрину надоело выкаблучиваться, что-то давненько не высовывался из своего кабинетика. Устал, бедный. Надо воспользоваться, пока снова не встрепенулся.
У Батуриной был параллельный телефон. Она решила все-таки позвонить Косте. Ах, поздно? Ничего, потерпит, любитель левых круизов. Не тот случай, чтобы возникать — при его-то грехах. Конечно, крупный разговор затевать не стоит, а тем более угрожать разрывом, поскольку это совершенно не в ее интересах, однако легкая чесночная клизма не повредит. Исключительно ради профилактики.
Она набрала номер. После пятого гудка сонный женский голос сказал: «Квартира Преловских». Лариса Ивановна положила трубку. Не вступать же в идиотские объяснения с бдительной мамашей ловеласа. Придется клизму отложить до вечера. Тем хуже для него. При личной встрече не отведешь глазки, когда зайдет речь о тонкостях ламбады и дивном закате над Валаамом.
— Я могу, наконец, воспользоваться телефоном? — с предельной учтивостью спросил Тюрин, возникая, на пороге батуринской клетушки.
Лариса Ивановна вздрогнула от неожиданности. Ну не кот ли помоечный? Тишком прокрался, на мягких лапах…
— Пожалуйста, Никита Петрович, сделайте одолжение! — пропела, она с интонациями провинциальной актрисы.
— Надеюсь, вам удалось дозвониться до «скорой» и поторопить этих черепах, — с большой долей уверенности предположил Тюрин.
— У этих черепах масса вызовов, дойдет очередь и до нас.
— Обратите ваше сочувствие не на «скорую», а на пациента. Он в нем больше нуждается.
— Непременно обращу. Спасибо за конструктивный совет.
— Вы случайно не увлекались лицедейством в студенческие годы?
— Не пришлось, знаете ли.
— Ага, природный дар, — догадался Тюрин. — Кстати, ваш пациент что-то забеспокоился. Если вас не очень затруднит, окажите ему внимание.
— Сей момент, Никита Петрович, — сказала Батурина, едва сдерживаясь, чтобы не ляпнуть шефу какую-нибудь гадость.
Зосимов чувствовал, что дела его совсем плохи. С каждым разом выход из небытия в эту пустую неуютную палату давался все труднее. Он хотел говорить, рассказать что-то важное, но его никто не захотел услышать и понять. Пересохший язык словно шершавой коркой покрылся, но некому подать воды. Вернулась боль, тупая, невыносимая, заполняя каждую клеточку его изломанного тела. Нет от нее спасения — и нет спасителя.
Почему здесь так пусто? Только боль и безнадежная белая пустота.
Кружится голова. Тошнота подступает к горлу. Из белизны проступает лицо женщины. Зосимов делает неимоверные усилия, чтобы удержаться в этом мире, не уйти в беспамятство. Кажется, удалось. Цепляется взглядом за колышущееся, размытое пятно живого лица.
— Ну, как у нас дела?
Зосимов слышит слова, но не может осознать их смысл. Да это и не важно. Главное, пустота ожила, рождая надежду. Он попытался встать, опираясь на локти. Сильное головокружение опрокинуло его навзничь.
— Эй, ты бы полегче! Зачем встаешь? Тебе надо лежать.
Не выпускай лицо из виду. Потеряешь — пустота, конец.
Зосимов поднял руку — пальцы сложены щепоткой — и поводил ею в воздухе.
— … амаа… — сказал он.
— Какая-то мама… Ну, допустим, мама. И что?
Зосимов страдальчески поморщился и повторил:
— … амаа… — Потом пошевелил губами и добавил: — … иса…
— Может быть кто-то тебя и поймет, но только не я, — сказала Батурина и безнадежно махнула рукой.
Не поняла она: Зосимов просил бумагу, что-то хотел написать. Не понял этого и Тюрин, молча стоявший в дверях процедурной. Да не очень-то он и напрягался. Лопочет человек нечто невнятное, беззубым ртом выталкивает обрывки слов, рукой водит. Подлечится — расскажет.
Через десять минут пришла «скорая». Зосимова вынесли на носилках. Сам он уже не мог идти — очень кружилась голова,
14
Белая «Волга» на предельной скорости удалялась от города. Отрываться так отрываться. Шоссе пошло на подъем, и добрый километр пришлось тащиться на пониженной передаче, выжимая не более восьмидесяти. Худяков даже заволновался: не растаяла ли фора отрыва? На верхней точке подъема он глянул в зеркальце заднего вида. Нет, ничего похожего на милицейский «уазик» не просматривалось вдали. Отстали, паразиты… Ну и ладушки, отстали — утритесь.
— Чего ты смотришь? — подал голос Серый. — Никто за нами не гонится.
— Тебе-то откуда знать? Радиосвязь держишь с ментами?
— Так они еще на перекрестке развернулись и поехали назад.
— А раньше не мог сказать? Язык в заднице застрял?
— Я думал, ты сам видел.
— Думал он… Ты бы раньше думал, когда шмонал водилу — цены бы тебе не было. Я зря бензин жгу, а он, видите ли, извилины напрягает!
Серый оправдываться не стал. Себе дороже. Все равно ничего не докажешь, а схлопотать в рыло — раз плюнуть. За ним не заржавеет. Навешает, а жаловаться некому.