Охота на охотников
Шрифт:
– Как минимум шесть, - сказал подполковник.
– Ну что там пострадавший... как его фамилия?
– Ольга Николаевна взглянула в блокнот, лежавший перед ней на столе.
– Ага, вот... Левченко.
– А что Левченко? Права не получил. И не получит. Переведен на должность слесаря - чинить автомобили. Поскольку он два года не был в отпуске, то сразу после перевода на новое место взял отпуск. Вот, собственно, и все, Олечка! Отдыхает. Гоняет, наверное, зайцев в полях под Калининградом либо приводит кому-нибудь в порядок автомобиль.
– Это точно?
–
– Зато делает хорошие гробы!
– Ольга Николаевна призывно, по-девчоночьи звонко рассмеялась, и подполковнику захотелось немедленно очутиться в Москве.
Прибыв домой и приняв с дороги ванну с пеной, пахнущей сиренью, - в Москве сейчас появилось много новой "банной косметики", разных травяных настоев, шампуней, мазей, мыла, цветочных отваров, лосьонов и тому подобного, и Новелла Петровна отводила душу, она уже всю ванную заставила флаконами, пузырьками и пузырями, стеклянными и пластмассовыми емкостями, банками и пластиковыми коробочками, - Каукалов, весело подпрыгивая на одной ноге, пытаясь вытряхнуть из уха прилипчивую капельку, застрявшую внутри, поинтересовался у матери:
– Ма, мне тут, пока я жарился под солнцем в Египте, никто не звонил?
– Ну как же, как же не звонил... Еще как звонили. Один хрипун, например, раза три уже объявлялся. Я тебе сейчас фамилию его скажу, она у меня на бумажке записана...
– Новелла Петровна прошла в свою комнату, поковырялась там в бумагах и выкрикнула: - Арнаутов его фамилия. Есть у тебя такой знакомый, а? Вроде бы есть. Ты в армии с каким-то Арнаутовым служил. Не он ли, Жень? Только голос у него что-то очень быстро постарел.
Каукалова раздражала болтливость матери. Он понимал: чем дальше - тем будет хуже. В старости почти все люди становятся надоедливыми болтунами. Это болезнь, от которой нет лекарств.
Услышав фамилию старика Арнаутова, Каукалов перестал скакать на одной ноге.
Новелла Петровна встревожилась.
– Случилось что-нибудь, Жека?
– Ничего не случилось, - отрезал Каукалов, вытерся насухо полотенцем и позвонил деду.
– Здрассте, ваше высокопревосходительство!
– вежливо произнес он.
– А-а, явился - не запылился!
– сипло, дыряво, будто горло ему прогрызли мыши, вскричал старик Арнаутов.
– Ну докладывай, как отдохнул.
– Нормально.
– Нормально - это значит, никак.
– Нормально отдохнул, - упрямо повторил Каукалов.
– Ладно, нормально - значит, нормально, хрен с тобой. К борьбе за дело Ленина - Сталина готов?
– У Арнаутова была цепкая память, он хорошо помнил пионерские призывы своей юности.
– Всегда готов!
– у Каукалова память была не хуже, чем у старика.
– Тогда завтра же и заступай на свой пост, - приказал Арнаутов. Шоссе заждалось. Иначе Олечка Николаевна...
– Старик сделал многозначительную паузу.
– А это знаешь...
– он прищелкнул языком, - это чревато.
– Мной... личной мной она не интересовалась?
– спросил Каукалов, почувствовал, как у него, будто у застенчивого школяра, покраснели щеки.
Не надо было задавать такого вопроса, он это понял, когда уже задал, - и замер теперь в напряженном, каком-то странном для себя ожидании.
Старик Арнаутов не выдержал, грубо захохотал.
– Только тем она и занималась, что интересовалась твоей личностью! Он захохотал ещё громче, ещё грубее.
– Даже слезы горючие начала лить... Ну ты и даешь, парень!
...Утром Каукалов и Аронов вновь выехали на Минское шоссе. Аронов выглядел неважно - несмотря на загар, был зеленым, в височных выемках у него собирался пот, стекал тонкими струйками на щеки, в глазах, возникнув однажды, застыло стойкое мученическое выражение.
– Чего это с тобой?
– бросив беглый взгляд на напарника, спросил Каукалов.
– Заболел, что ли?
В ответ Аронов демонстративно покашлял в кулак, потом ухватился пальцами за больной костистый кадык, подергал его из стороны в сторону, будто посторонний предмет, случайно проглоченный им.
– Заболел... не заболел... Какое это имеет значение?
– пробормотал он.
– Но чувствую я себя плохо. Не всякий организм выдержит такие перепады.
– Аронов покосился в боковое, заляпанное грязью окно, за которым уползала назад тоже грязная, в саже, в масляном порохе и хлопьях отгара природа, так не похожая на сверкающие картины, что они видели в Хургаде, на коралловых островах Красного моря и вообще в Египте. То был праздник, а это?
Увы, праздники тем и отличаются от будней, что быстро проходят. Праздники проходят, а будни остаются.
– Понимаю, - с неожиданным сочувствием хмыкнул Каукалов, - но делать нечего. Следи за трассой, ничего не упускай, ни одной детали.
– Ну что там, не сняли с нас епитимью?
– А её и не было.
– Тогда чего ж мы перед Хургадой ложились на дно?
– Да кому мы с тобой нужны? В России сейчас такое творится, что наши с тобою дела - это не дела, а делишки. Детский лепет. Страна настолько погрязла в крови, что убийство уже и не считается преступлением. Это - так себе, рядовое событие, шалость, - говорил Каукалов спокойно, словно лектор, читающий нотацию несмышленым студентам. Что интересно, он совершенно не считал себя преступником, а если что и совершил - то только на благо общества.
– Война в Чечне, убитые мирные люди, кастрированные, с отрезанными головами русские, детишки со вспоротыми животами... Да что там говорить. Есть много людей, которым сейчас хуже, чем нам. Так что держись! Бог терпел и нам велел.
Аронов промолчал, отвернулся к окну. Кому-кому, а школьному дружку говорить о Боге - грех, Бог может обидеться и сотворит такое... А как Женька Каукалов поступил с ним, преданным товарищем? Привлек к преступлениям... или как там это называется на юридическом языке - толкнул на соучастие? Заставил взять в руки нож... Аронов, будто от холода, передернул плечами. А с девчонками как он разобрался? Взял, да и обеих прикарманил, а товарища отодвинул в сторону. Не-ет, Женька Каукалов неверный человек.