Охота на Овечкина
Шрифт:
– Я из Данелойна, – сказал он, допив вино и отдышавшись. – Слыхал о таком?
– Возможно. И как же вы пробрались сюда? Чем пробивали стену?
– Какую?
– Ясно, – сказал Степаныч. – Не будем об этом. Я вижу, ты в затруднении, мой юный друг. Могу ли я чем-нибудь помочь тебе в качестве непревзойденного колдуна?
«Юный друг» потер лысину, обрамленную остатками черных жестких волос. Старец нравился ему все больше и больше.
– Выпьем еще, – предложил Баламут. – Это длинная история, а я, признаться, устал, как собака. И затруднение мое так велико, что я не знаю даже, с чего начать.
Старец тут же налил еще. Пламя свечей колыхнулось и вновь успокоилось.
– Начни, с чего сердце просит. Так оно верней…
Доркин подтащил к себе гроздь винограда и принялся кидать в рот по ягодке.
– Странный ты человек, колдун, – сказал он. Второй бокал ударил ему в голову так, что кресло под ним
– Вижу, – с проницательным видом заметил старик, – что для того, чтобы развязать тебе язык, вина понадобится немало.
Баламут посмотрел на него долгим проникновенным взором.
– Ты заговорил о сердце, колдун… я сам сомневаюсь иногда в том, что оно у меня есть. Но, видно, я становлюсь стар. Сегодня я чувствую, что его у меня даже слишком много.
Колдун без промедления наполнил бокалы в третий раз.
– Не знаю, почему, – сказал Баламут, чувствуя, что красноречие переполняет его, а старик этот ему дороже брата, – но в доме у тебя я сделался мягким, как воск. Ты напоминаешь мне святого отца-нефелинца, которого я повстречал однажды в час своей великой печали. Он, как и ты, видел насквозь мое сердце и знал не хуже тебя, что требуется в такой час слабому человеку. А человек слаб… В первый и последний раз в жизни рыдал я тогда у него на груди и никогда не сожалел об этом. Таков уж он был!
Бокалы наполнились и опустели в четвертый раз, и Баламута наконец прорвало. Вино действительно оказалось очень крепким.
– Сердце… Колдун, я любил принцессу Май, когда еще трехлетней крохой качал ее на своем колене и позволял дергать себя за нос. Я хлюпал носом от умиления, когда в семь лет она уже проявляла подлинное королевское величие, отдавая приказания. И я едва не лишился чувств, когда увидел принцессу по возвращении ее из морантанского монастыря… ей было семнадцать, и она уже научилась всему, что должна знать девушка из королевского рода. Нет и не будет второй такой принцессы на свете, как несравненная Маэлиналь, воплощение всех мужских грез. Ты понимаешь меня, колдун?.. Я полюбил впервые в жизни. Но что об этом говорить? Я был для нее как второй отец, и даже больше, потому что король всегда слишком занят, а чем еще заниматься королевскому шуту, как не развлекать его домочадцев? Я бы с восторгом отдал жизнь, чтобы отвести от нее малейшую неприятность. Но даже я не сумел ее уберечь… Слушай же, колдун, теперь я расскажу всю историю с самого начала.
Лет триста тому назад побывал у нас в Айрелойне какой-то заезжий маг. Силы, по слухам, он был необыкновенной – вызывал и прекращал дожди, исцелял мертвых, и даже комаров, говорят, при нем не водилось во всем нашем королевстве. Уезжая, он оставил в подарок тогдашнему королю айров два чудесных талисмана – Камелон и Тамрот. Оба они позволяют проходить в другие миры, оба лечат больные души и делают трусов героями, и разница между ними лишь в том, что Тамрот-Поворачиватель притягивает удачу, а Камелон-Устроитель помогает ее сохранить. Достойная пара. Но они не принесли настоящего счастья нашему королевству. Да будет тебе известно, колдун, что наш мир, называемый Данелойн, Яблоневый Сад, разделен на две части, два суверенных государства – Айрелойн, то бишь земля айров, и Дамор, владенье даморов. Так разделили когда-то Яблоневый Сад два брата, Айр и Дамор, пришедшие невесть откуда в эту цветущую и безлюдную землю по велению Божию. Разделили и расплодились, и потомки их жили по-добрососедски не одну тысячу лет, пока черт не принес этого мага с его талисманами. Король Дамора прослышал о Камелоне и Тамроте и возжелал хотя бы один из них, а король Айрелойна не захотел поделиться. И разгорелась смертельная вражда, и с тех пор каждый новый король Дамора пытался отобрать талисманы у айров, но удача всегда была на нашей стороне – что не мешало литься потокам крови как с той, так и с другой стороны примерно каждые двадцать пять лет. Нынешнему же королю нашему, благородному Фенвику, Господь даровал изрядный разум. И захотел Фенвик положить конец кровопролитиям. Он обручил свою старшую дочь, принцессу Маэлиналь, с сыном даморского короля и в приданое ей положил один из талисманов, бесценный Тамрот, притягивающий удачу. Был общий праздник, и весь Данелойн ликовал. Не знаю, ликовала ли принцесса Май, но она послушная дочь и настоящая принцесса. Мне ли не знать, что тем, кто принадлежит к королевскому роду, не положено иметь сердце! Тем, кто близок к королям, оно тоже ни к чему. Я – потомственный шут, колдун; мой отец и дед, и прадед были королевскими шутами. Но я решил пресечь эту преемственность. Я не родил сына, чтобы он стал следующим королевским шутом. О, когда-то моя шевелюра была густа, на щеках играл румянец, и любая придворная дама становилась моей, стоило только подмигнуть!
– Нетрудно ответить, – сказал босоногий старец, почесывая бороду. Лицо его то расплывалось перед глазами окончательно захмелевшего Доркина, неоднократно прикладывавшегося к бокалу на протяжении рассказа, то вновь становилось четким, то вовсе исчезало. Баламут встряхнул головой, пытаясь удержать его в фокусе, и вытаращил глаза.
– Да будет тебе ведомо, – продолжал между тем колдун, – что я и есть тот проклятый маг, который занес в ваш Данелойн талисманы. Я тогда увлекался их изготовлением… славные получались вещицы! Да… не думал я, что может разгореться такой сыр-бор!
– Ты? – Доркин таращил глаза уже непроизвольно. – Как это… триста лет назад?
– Ну и что ж, что триста лет, – раздраженно ответил старец. – Велика важность! Помолчи, дай подумать. В некотором роде я в ответе за случившееся в Данелойне. Вот что, Баламут, глотни-ка еще вина да ложись спать. Утром потолкуем. Озадачил ты меня. Одно скажу – помочь тебе я просто обязан…
Далее Баламут Доркин не помнил ничего – ни как выпил еще вина, ни как добрался до постели. Сознание покинуло его, и весь остаток ночи гулял он с принцессой Маэлиналь по зеленым лугам королевских угодий, беседуя о принципах изящного стихосложения и о достоинствах песен молодого поэта, недавно появившегося при дворе и прозванного Соловьем Леном.
Глава 3
Голова у Михаила Анатольевича Овечкина кружилась от переутомления. Он и вправду пережил и передумал за сегодняшний вечер едва ли не больше, чем за всю предыдущую жизнь. Мысли путались, и хотелось ему прилечь под какой-нибудь кустик, да и заснуть, а завтра проснуться в своей постели… и забыть все случившееся, как страшный сон. Однако он понимал, что это невозможно, что никогда уже не забудет он неприятного открытия, сделанного о самом себе.
И возроптал Михаил Анатольевич. Почему это одним людям достается бурный темперамент и яркая, живая жизнь, а ему, Овечкину, выпало на долю этакое оцепенение? Кто и зачем сотворил его таким – никаким? Неужели Господь Бог? Ну, и зачем Ему такой Овечкин? Который сам себе противен? Который сам себе не нужен?
Занятый этими почти бунтарскими и горькими мыслями, он не сразу заметил, что идет что-то уж слишком долго, а выхода из сада все не видать и не видать. Только когда сад, напротив, сделался совсем глухим и запущенным, остановился Михаил Анатольевич и огляделся. И увидел, что дорожка у него под ногами – не дорожка вовсе, а тропка, и никаких ворот поблизости в помине нет. Решив, что по рассеянности незаметно сошел с главной аллеи, Михаил Анатольевич недолго думая повернулся и зашагал обратно.
Тут в глаза ему бросилось, что небеса странно потемнели. Но он не придал этому особого значения и забеспокоился лишь тогда, когда тропинка, по которой он шел, окончательно пропала в траве, а впереди стеною поднялись непролазные заросли. При том сумерки сгущались прямо на глазах.
Михаил Анатольевич снова остановился и тревожно огляделся по сторонам. И ему сделалось очень не по себе. Никогда не подозревал он, что в Таврическом саду есть такие глухие уголки. Прямо-таки лес. И нигде ни огонька. Гроза, что ли, надвигается, что так темно?