Охота на президентов или Жизнь №8
Шрифт:
Приезжали с мигалками из местного фээсгэбэ, интересовались, почему скопление в неположенном месте, но когда узнали, кто и зачем, пожали Моне руку, оглянулись да и отъехали… Святое дело! Конечно, никто таких высоких слов не произносил. Но все понимали. Надо. И пора.
Моня взорвал бы пол-Санкт-Петербурга Свято-Ленинградской области, а не только Смольный.
Он не знал, что международный саммит генеральных президент-гауляйтеров всех времён и народов и на самом деле проходил в Санкт-Питерсбурхе, уютном заокеанском городишке, штат Миссисиппи.
Кеша расставил свои капканы по всему миру. И хоть один, но должен был сработать. Скользкие твари знали, что за ними охотятся и путали след. Тогда в Вене бригада, которую курировал лично я, три дня прождала Горбатого Херра. Его должны были разорвать в клочья одновременными выстрелами из трёх гранатомётов прямо перед слащавым
Изможденный Кеша метался по всему миру за двойниками, тройниками и прочей нечистью… Я метался то следом, то в перекрёстную перепутаницу с Кешей. Я знал, что хитрющий Херр мог сыграть под эмира Хаттаба ибн Басая, то есть прикинуться дохляком или подложить труп двойника… и смыться. Но Херру очень хотелось рекламировать пиццу под своим собственным брэндом. Была у него такая слабость.
Во время съёмок рекламы его и взяли.
Копенгаген вообще мой любимый город, я просто млею от этих мощных домов из красного кирпича, от этих зелёных шпилей, круглых башен, векового булыжника, синего неба и синего моря. Если бы не Россия, я хотел бы жить и умереть здесь… Ещё тысячу лет назад здесь обитали русы, как их ни назови потом — викинги, или варяги, или норманны — самые настоящие русы, говорившие на русском языке. Потом с юга да с запада сюда начали приходить всякие обормоты и прочие незаконные мигранты: реликтовая немчура да латыняне ватиканские… они здорово подпортили кровь высоким и могучим, русоволосым и сероглазым викингам. Ещё больше испоганили язык… Потом латынян-папёжников и прочего сброда становилось всё больше — викинги мельчали и чернели, разбегались по морям и долам, кто в Винланд Заокеанский, кто на Русь, остававшиеся обасурманива-лись под крестоносной псово-рыцарской сволочью (по Марксу, хе-хе)… Но не хватило чёрной крови. И по сей день русские даны, ставшие «германскими» датчанами, остались самыми высокими и самыми светловолосыми детьми старухи-Европы (пожалуй, только исландцы могли сравниться с ними; но исландцы то же были русами-данами, которых турнули аж до крайнего острова). Я люблю Данию любовью её родного сына, русского сына… И я обожаю Копенгаген — это тут осталась та закваска, которую ни ватиканский наместник Иеговы на земле, ни италианообразные германоиды не смогли переквасить в своё бургундское пиво и за тыщу лет. Здесь были чистые истоки святой Родины. И мне становилось совсем не по себе от одной мысли, что эту землю будет топтать гадина, отбросившая русов чуть ли не за Урал — вышвырнувшая их из родной Европы, не нынешней суки-Европы, а той матери-Европы, чьими исконными сынами они были… Хитрый плешивый азиатец с арабскими глазами и сатанинской меткой во лбу… его только не хватало тут!
Оказалось, именно его… Именно этого «лучшего немца» пригласили в столицу прекрасной, удивительной, процветающей страны, чтобы он торжественно вручил ещё одну Премию мира свободолюбивому чеченежскому борцу с российским тоталитаризмом. Борец совершил героический подвиг во славу европейской демократии и общечеловеческих ценностей, он прополз в Ставрополье, на фиктивно-историческую родину Горбатого Херра, и взорвал три детсада, две школы и четырнадцать яслей. После этого он переполз через россиянско-грузиниан-скую границу и был с честью доставлен на Национально-освободительский конгресс свободолюбивого чеченеж-ского народа в Данланд. Встречали его как Прометея.
Мы тоже готовились к встрече. Я ничего не знал про Кешу. Мне помогали два его парня. Но они сразу сказали, что «на политику» не пойдут, только выследят и отвлекут охрану. И всё. Остальное моё дело.
Перед торжественным вручением миролюбу премии хитрый Херр как всегда «шил». Он так и приговаривал: украсть миллион и ещё немножечко «шить». Натуру и гены не пропьёшь!
Сделавшись рекламной моделью, Херр сказочно разбогател. Особенно от рекламы пиццы. За все проданные россиянские секреты и военные тайны он не получил и десятой доли того, что ему давали за пиццу! Он даже подписал контракт на двести лет и стал тайным совладельцем всех пиццерий в Россиянии… Но «шил»!
Вот и сейчас интриган опять снимался для видеоклипа и какого-то порнографического журнала, снимался очень демократично, в семейных розовых трусах, сидящим на большой пицце, в шляпе из пиццы на плешивой голове и с лапшой, свисающей со слюнявых губ. На фанерном красном щите, под которым сидел Горбатый Херр, было написано: «До Горби русские варвары не ели пиццы!!!»
Ниже голубым было выведено: «Демократия есть охер-ризация всей Россиянии плюс пицца!»
Сам «отец демократии» периодически возвещал, жуя лапшу: «Тот, кто пиццы съест мешок, тот свободен до кишок!» Затем он вздымал корявый палец над головой, потрясал им и возвещал: «Истинно, истинно говорю вам! Ещё нынешнее поколение пиццеедов будет жить при полном консенсусе!» После этого на интригана проливался сверху грибной соус и незримые архангелы трубили с небес в трубы и били в литавры.
Роль архангелов, видимо, исполняли два бронзовых древних скальда с длинными гнутыми трубами-лурами, что высились тут же на высоком красном столбе. Они были величаво прекрасны. И ни к пицце, ни к демократии, слава Богу, не имели никакого отношения. Увы… Архангелы вообще не ели всякого завозного дерьма.
Снимали пиц-модель посреди Ратушной площади (Рад-хуспладсен) на фоне фонтана с большим Драконом, которого сто лет назад изваял Биндесболь со Сковггардом, на фоне Ратушной башни… Слева краснел Палас-отель, в котором я остановился. Он был почти точной копией Ратуши. И если бы я был профессиональным киллером, я пристрелил бы жертву прямо из окна своего номера — даже оптического прицела бы не понадобилось, всё как на ладони. Но я был просто писателем, просто совестью погибшей России… А совесть всегда малость простовата и лоховата.
Снимали макаронники. В Европе их называют итальяшками. Но мне всегда претила подобная фамильярность в отношении к нескладным потомкам древних римлян. А вот макаронники… или лягушатники (о французах), это звучит ёмко и почти гордо. И потому я сразу подошёл к оцеплению, дал «еврайчонка» кудрявому парню из охраны, отпихнул плечом не менее кудрявого режисёра (на поверку оказавшегося русским евреем из Малаховки) и строго спросил у главного героя:
— Почём будерброд, гнида?
Это был пароль для моих ребят. Услышав его, они должны были затеять драку на съемочной площадке и отвлечь охранников… Но от моего прямого вопроса, да ещё прозвучавшего по-русски, голый Херр обделался на своей пицце, и из жирного колбасно-грибного мазева, на коем он сидел, потекло нечто вонючее и омерзительное… Начавшие было махать руками Кешины пацаны застыли с гримасами отвращения на лицах, зажали носы… Но это не исправило и не спасло Горбатого. Я уже разряжал в его дрябло-жирное брюхо свой верный «пээс». Пули, правда, были не серебряными. Но зато я их не жалел. Своим подслеповатым боковым зрением я видел, что ещё кто-то палит в дергающегося на пицце мертвяка. Я скосил глаз основательней — и увидал, что это был помощник режисёра, самый натуральный итальянец с иссиня чёрной кудрявой шевелюрой и в такой же итальянской бороде. Он истово долбил из крошечного «узи» в голого «отца россиянской демократии». А когда додолбил всю бесконечную обойму, то схватил автоматик за дуло и рукоятью треснул Горбатого по плеши, с которой расползалась трепещущая пицца. О-о, этот итальянский темперамент! Я стоял, разинув рот, забыв, что надо уходить… Темпераментный макаронник мне напомнил:
— Чего столбом встал?!
Потом он сдернул пятерней сразу и шевелюру и бороду, утёр ими взопревший лоб, отшвырнул в сторону. Это был Кеша. Мы так не договаривались. Он опять не доверял мне.
— Давай крути фраеров!
Мы быстренько скрутили невинного еврея-режисёра и какого-то цыганистого пидора в трико. И деловито сунули обоих в подъехавший полицейский фургон. Полисмены горячо пожали нам руки за содействие. И уехали.
Чтобы соотечественник, прозябавший в Италии, не обиделся на нас, я успел сунуть ему в карман сто евро, откупится. Датская полиция неподкупная, это знали все. Но наш откупится. На цыгана мне было… толерантно.
Потом мы подхватили гадкого мертвяка на руки — и вовремя, шестеро с носилками уже спешили к нам. Но мы доволокли труп до мед-вагэна, мало того влезли туда сами… И вовремя. Понаехавшая полиция хватала на площади всех подряд, сволакивала к медным дракончикам, охранявшим подходы в красной Ратуше, цепляла наручниками… Начинался разгул демократии.
Наутро мы прочитали в «Дагенбладет», что международные террористы принародно расстреляли очередного двойника Нобелевского лауреата. А сам он в это время вручал Премию мира непримиримому борцу за мир бригадному фельдмаршалу Независимой Ычкерии эмиру 06-лади Обладаевичу Кукукову. И впрямь, от всего этого можно было кукукнуться! Я поклялся себе, что в следующий раз обязательно положу в карман коротенький осиновый колышек — острый, преострый… больше проклятый вурдалак-оборотень от меня не уйдёт!