Охота на Пушкина
Шрифт:
Кстати, сам Лопатин избегал называть школьных товарищей кличками прежних лет: Бык, Горыныч, Шпала, Кулек, а обращался к ним полными именами, более солидно и выдержанно: Николай, Михаил, Виктор, Наталья.
Например, он говорил, обращаясь к Мишке по кличке Горыныч, жилистому горному инженеру, тайному катале-преферансисту:
– Если ты, Михаил, интересуешься вторичной эмиссией государственных казначейских обязательств, то я рекомендую прочитать статью во вчерашнем номере газеты «Коммерсант». Очень полезная статья!
Или вздыхал, подсев к Вите-Шпале,
– Почему-то принято считать, что мы, бизнесмены, живем припеваючи. А ведь это, Виктор, далеко не так!
При этом на его лице покоилось такое приятное, такое достойное выражение, а в словах было так много доброжелательности и так мало зазнайства, что им невозможно было не умилиться.
Но еще более разительные перемены произошли с Маринкой Пушкиной. В тот вечер почти каждый нет-нет да ловил себя на том, что смотрит на нее исподтишка и не может налюбоваться.
От прежней толстой и застенчивой Пушкиной не осталось и следа. Гостей встречала уверенная в себе, общительная, доброжелательная хозяйка. То есть она стала еще полнее, но ей, матери троих щекастых и жизнерадостных мальчуганов, было бы нелепо этого стесняться. К тому же полнота теперь удивительным образом шла ей, делала более завершенным ее образ. Все та же коса была уложена кругом на голове, щеки покрывал ровный румянец, и с первого взгляда было понятно, что деятельная общительная Пушкина – человек исключительно счастливый.
Ей было чем гордиться. В большом доме все было сделано без затей, но добротно и удобно. И как-то сразу становилось понятно, что это заслуга отнюдь не Лопатина. А именно его жены.
То есть, конечно, с одной стороны, чего бы не принимать гостей, если и повариха стряпает, не разгибая спины, и девчонки бегают как заводные. Ну а другой стороны, ведь и той и другим нужно дать указания. Нужно за всем проследить. Нужно все предусмотреть. Нужно сделать так, чтобы всем тридцати гостям было хорошо в ее доме, чтобы они в полной мере насладились уютом и комфортом ее загородного жилья.
Тридцать гостей, да еще таких, что помнят старые проказы, да еще соскучившихся друг по другу за минувшие годы, – это вам не шутка. А все оказалось продумано и ловко. Может быть, придирчивый критик и заметил бы, что квашеную капусту не подают к копченым угрям, а шампанское пьют из широких бокалов, а не из винных тюльпанов, – но для большинства гостей это не имело значения.
Как в любом доме хорошей хозяйки, каждый из тридцати гостей каждую минуту чувствовал на себе ее искреннюю заботу. Кому-то не хватало вилки, кто-то хотел выпить и стеснялся, кто-то, не рассчитав температуру, надел костюм с галстуком и теперь маялся. Пушкина все замечала и всем приходила на помощь.
Она понемногу успокоилась лишь тогда, когда праздник более или менее покатил по накатанным рельсам. Тогда Пушкина уселась в беседке за круглым столом, налила себе чаю из самовара, положила на тарелку кусок кулебяки...
И вокруг нее буквально на глазах стал
А как оказалось, таких было большинство. Более того, среди тридцати одноклассников примеров счастливого супружества было раз-два и обчелся. А примеров обратного свойства как раз наоборот – пруд пруди.
– Даже не знаю, что делать. Не жизнь, а сплошное мучение, – жаловалась одна из подружек. – Придет с работы – и давай придираться: макароны ему не доварены, котлеты пересолены, компот не компот... Каждый вечер ругаемся.
Пушкина кивала, а через некоторое время, как будто по-другому поводу, говорила:
– Мой отец, помню, такой крутой бывал – страсть! Придет с работы – голодный, злой, нервный, нас всех по углам разгонит, рычит, слюной брызгает. Так мама, пока не накормит, полслова поперек ему не скажет. Все только: «Костенька, супчику. Костенька, котлеток». Бегает вокруг него, суетится. Потом смотришь, отец наестся, отяжелеет, подобреет... – Пушкина, вспоминая, смеялась низким грудным смехом. – Тут уж мать свое возьмет. Тут уж его можно было голыми руками брать и вить из него веревки!
Или, например, кто-нибудь из подруг, женщина с увядающим лицом, на котором отпечатались следы постоянной борьбы с жизнью, пожалуется:
– Просто не знаю, что делать с сыном. Упрямый до невозможности. Стоит только сказать: «Надень шапку», – назло пойдет с голой головой. «Не трогай кошку», – обязательно схватит ее за хвост. Просто вылитый отец! А главное, когда, когда он успел научиться? Ведь мы с мужем развелись, когда ему было всего три года!
Пушкина быстро кивала, как будто с первых слов понимала, в чем дело. У нее, может быть, сразу было что сказать, но она сдерживалась, не говорила.
А через некоторое время замечала, как будто даже не к месту:
– У меня два старших мальчишки – точная копия Васи. Спокойные, неторопливые. А в младшем – как бесенок иногда поселяется. Становится злой, раздражительный. Дерзит, на братьев бросается. Я поначалу не знала, что делать. А потом вспомнила: со мной самой так в детстве бывало. Так я вот что придумала: как чувствую, что на него опять находит, я ему мишку старого подсуну или подушку ненужную, или даже газету старую. Он их от-мутузит, раздерет, изорвет в клочья – и, смотришь, отошел, успокоился. Опять нормальный ребенок.
Кто-нибудь не выдержит и вздохнет:
– Молодец ты, Пушкина. Счастливый человек.
– Конечно, – просто согласится Пушкина.
А кто-нибудь покачает головой:
– И как только ты с четырьмя управляешься! Ну хоть бы одна девчонка была!... С девчонками-то легче.
– Может быть, – не спорила Пушкина. – Но мне и с моими мужичками хорошо.
«Конечно, хорошо, – завидовали подруги. – Когда Вася – такой положительный. А попробовала бы с другим...»
И женщины тайком вздыхают. И как это они такого положительного Лопатина в школе проглядели! А ведь, оказывается, какой муж из него получился!