Охота на сопках Маньчжурии
Шрифт:
Поскольку идти туда не имело смысла, и я направил бразды в другую сторону, вдоль низких сараев и пакгаузов, туда, где аппаратура показала признаки некоего одиноко стоящего человека весом без малого 78 кило, вооружённого «магазинной винтовкой калибром 7,62 мм российского производства». Надо же с чего-то начинать, вот для начала и сдамся властям. А там видно будет.
Со стороны кораблей ветер тянул специфическим, мало с чем сравнимым ароматом угольного дыма (дровами-то в следующем веке ещё топят, а вот углём – практически нет), и я медленно повернул с причала за длинные, запертые на висячие замки сараи, количество которых по мере удаления от моря увеличивалось. В нескольких местах за сараями просматривались кучи угля и штабеля пустых деревянных бочек. Я даже надеялся невзначай обнаружить где-нибудь на стене привычно накорябанное гвоздём родное слово
Всё может быть, хотя, честно говоря, слабо верилось.
Пройдя ещё пару сотен метров вперёд и несколько раз завернув за углы сараев, я наконец увидел впереди себя светлое пятно, быстро обретшее черты того самого «человека с ружьём».
Так и есть: явный часовой. Ну слава богу, хоть какая-то определённость…
Я медленно двинулся к нему. По мере приближения я различал всё больше деталей – передо мной был русский солдат в застиранной и оттого не выглядевшей слишком белой широкой рубахе с пустыми красными погонами на плечах, сдвинутой на правое ухо белой же бескозырке с кокардой и красным околышем и тёмных шароварах с напуском выше колен. Дополняли картину непривычно высокие, под колено, сапоги со смятыми в гармошку голенищами, поясной ремень с висящей справа от пряжки прямоугольной кожаной патронной коробкой (назвать её подсумком язык не поворачивался, и, кстати, у них тут винтовочные патроны, небось, ещё не остроконечные, а старомодные, скруглённые) и висящий на его шее на шнурке некий металлический предмет, в котором я, приглядевшись, рассмотрел массивный свисток. Вооружён солдат был уж слишком длинной (оно и понятно, это советская винтовка 1891–1930 годов по происхождению драгунская, а у тогдашней пехтуры ружья были куда более длинномерные), но явно мосинской винтовкой с четырёхгранным штыком, которую он держал практически по-уставному, в положение «к ноге».
Разумеется, заметил он меня сразу же. Непонятно только, что он охранял и почему пост находился именно здесь, – склады и пакгаузы за его спиной выглядели точно так же, как те, что находились перед ним. Видимо, дело тут было не в самих складах, а в их содержимом.
– Стой, хто идёть! – громко и казённо провозгласил часовой, когда я приблизился к нему метров на двадцать (халтурно службу несёт!), беря винтовку на руку и становясь в позу «коротким коли – длинным коли – прикладом бей». При ближайшем рассмотрении солдат оказался загорелым и круглолицым, с очень короткой стрижкой и жидкими светлыми усами под носом. На вид ему можно было дать и двадцать пять, и тридцать с небольшим, что неудивительно: в царские времена в солдаты брали не сопляков, а тех, кому сильно перевалило за двадцать. Исключения тут могли быть при каких-то больших мобилизациях. А ещё я рассмотрел на его погонах какие-то жёлтые цифры. Скорее всего, шифровка какого-нибудь Сибирского стрелкового полка, подразделения которого могли входить в состав здешнего гарнизона…
– Здорово, холодец! – не менее громко приветствовал я его, продолжая приближаться.
Было видно, как скорчивший зверскую гримасу служивый захлопал глазами и слегка открыл от удивления рот, не в силах понять происходящего. Словно говорящую лошадь или корову увидел. Ведь, если подумать, кто я такой в его представлении? Раз оказался здесь, не похож на азиата, не проявляю враждебных намерений и вполне себе сносно говорю по-русски, то, наверное, всё-таки свой. А с другой стороны, человек я ему явно незнакомый, да и одетый непонятно, но при этом импортно-загранично и даже, возможно, вполне себе по-господски. Вот и угадай с трёх раз, откуда я, такой красивый, взялся и как меня звать-величать.
– Эта… Эва… – выдал часовой наконец, одновременно явно вспоминая скверно вызубренные пункты из устава караульной службы и соображая, что ему надлежит со мной делать: стрелять, колоть штыком, брать в плен, звать начальство?
– Здорово, молодец, говорю! – уточнил я, приблизившись к нему вплотную (от жала нацеленного мне в грудь штыка меня теперь отделяло всего метра два) и на всякий случай тут же взяв быка за рога: – Служивый, ты чего замер? Что смотришь, как на пряник? Давай-ка, вызывай разводящего, начальника караула или кого там ещё положено! А лучше всего – сразу кого-нибудь из господ офицеров!
Вот теперь он, кажется, меня вполне понял. Солдатик с явным облегчением вернул винтарь в положение «к ноге» и, обернувшись, засвистел в тот самый свисток (по-моему, он был медный) на шнурке, картинно надув щёки и выпучив глаза.
После свиста довольно долго не было никакого движения.
Потом автоматика показала некое оживление, и откуда-то из-за ближайшего пакгауза, явно никуда не торопясь, появился тип, выглядевший аналогично часовому, только чуть постарше и с более солидными чёрными усами. Вместо бескозырки его голову венчала фуражка с серповидным козырьком, а красные погоны украшали три узкие золотистые «сопли» (судя по количеству лычек – старший унтер-офицер, в артиллерии он был бы старшим фейерверкером, а в казачьих войсках – старшим урядником). Винтовки при нём не было, зато на его шее краснел витой револьверный шнур, тянувшийся к висевшей на правом боку разводящего (не в привокзально-колпачно-мошенническом смысле слова; если кто не помнит, это такая должность, прописанная в уставе гарнизонной и караульной службы) массивной револьверной кобуре. Для нагана эта кобура была явно великовата, так что вооружён прибывший унтер был, скорее всего, каким-нибудь «русским» или «солдатским «Смитт-Вессоном». А чем ещё мог быть определённый автоматикой «револьвер калибра 10,6 мм»?
– Что, ить, такое, Порхатов? – спросил он у солдата и тут же, без паузы, обратился и ко мне: – Барин, вы кто и зачем здесь?!
Я отметил для себя, что унтер-офицер смотрел на меня не удивлённо, а скорее с каким-то тупым равнодушием, словно таких, как я, ему приводили пачками по несколько раз на дню.
– Я французский журналист, этой ночью прибыл с контрабандистами! – сообщил я, не дав часовому открыть рот. – Ведите меня к начальнику караула или любому другому офицеру!
Видно было, что при этих моих словах (очень сомневаюсь, что он вообще знал, что это за зверь такой – журналист) унтер-офицеру стало и вовсе скучно. Характерно, что никаких попыток обыскать меня или отобрать оружие (притом что маузеровская кобура висела у меня на боку совершенно открыто) он не предпринял. И это было странно. Здоровенные лбы, на олигофренов вроде не похожи, а службу несут столь халтурно – и это в осаждённой-то крепости! Хотя, по их представлениям, японский лазутчик здесь по-любому должен был косить под китайца или корейца, а я для этого образа как-то рожей не вышел.
– Пожалуйте за мной, барин, – вполне вежливо пригласил унтер следовать за собой.
И ничего не оставалось делать, кроме как подчиниться.
Я шёл за ним под звуки далёких пушечных бабахов, и опять по сторонам потянулись припортовые сараи, пакгаузы, склады (всё в том же винтажно-допотопном стиле) и кучи угля – ничего имеющего военное значение я внутри пределов этого условно охраняемого периметра как-то не заметил. Хотя, если этот уголь принадлежит императорскому флоту, он сразу превращается в некий «стратегический ресурс»…
Наконец впереди показалось казённого вида одноэтажное здание из белёного кирпича под железной крышей. Со всеми тогдашними элементами ненужного украшательства – высокие сводчатые окна и разные лепные узоры над окнами и входом. У нас на Урале сохранилось довольно много подобных построек. Обычно это вокзалы и прочие станционные здания, построенные в основном во времена активного строительства Транссиба.
Мимо, между нами и зданием, проволоклось с десяток тяжело нагруженных, потных и молчаливых матросиков в серых рабочих робах и тёмных бескозырках с надписями «Ретвизанъ» на ленточках. Двое катили перед собой тачки с какой-то мешковиной, прочие несли туго набитые холщовые мешки на плечах. Замыкал шествие сопровождавший нижних чинов слегка бородатый тип средних лет в тёмном флотском сюртуке с двумя рядами пуговиц и фуражке с кокардой. Понятно, почему матросики пёрли тяжести молча: непосредственное начальство следовало за ними и явно бдило недреманно.
Поначалу я принял этого типа за офицера, по потом рассмотрел на его чёрных погонах широкие продольные полоски серебристого цвета, напоминавшие знаки различия советского старшины, а на рукаве нашивку в виде якоря того же цвета. Стало быть, это не офицер, а «кондуктор», то есть военно-морской унтер. К тому же, судя по цвету нашивок и лычек, – старший береговой боцман, скорее всего завскладом какой-нибудь. Удаляясь, матросы, явно рискуя вывихнуть шеи, долго глядели на нас с унтером, видимо найдя в моём облике нечто новое и удивительное, да и сам береговой боцман посмотрел на меня как-то странно. Не вписываюсь в их мироощущение, отвыкли от свежих лиц или это банальная шпиономания?