Охота на Сталина
Шрифт:
А ведь завтра ему еще переть на вечеринку к начальнику Владика. Судя по рассказам его нового «друга» трехдневное похмелье после этого обеспечено. А тут еще Яценко, сволочь, подкалывает.
«Ты, вазелин возьми», — говорит.
Хорошо еще, что Виктор не один туда идет, а с самим Девидом. Правда, не Девид он совсем для тамошней публики, а лучший друг Исаака Бабеля — Иозеф Трухански.
— Пойдем ко мне, — Владик все-таки вцепился в его руку и горячо задышал Виктору в ухо.
— Не могу. У мня в пять отчетно-выборное собрание. Сам знаешь, что будет, если пропущу.
— Ну, тогда в выходные поехали на дачу.
— Слушай, а ты не боишься, что твой шеф о нас узнает?
—
— Ну ладно, давай до выходных, — Орловский развернулся и зашагал к центральному выходу из парка.
— До завтра! — выдохнул ему вслед Владик.
— До завтра, — прошипел сквозь зубы Виктор.
Москва Серебряный бор. 08.09.1938 г
Подняв воротник френча, Орловский засунул руки под мышки.
Да, прогулка по Москве-реке — это не очень удачная мысль. Но что делать. На даче у Комаровых в Переделкино и леса-то настоящего рядом нет, а в тех лесопосадках, что вытянулись вдоль Минского шоссе в это время грибник, на грибнике видит грибника издалека. Так что Серебряный бор с его многочисленными протоками Москвы-реки подходил для их с Архаром дела как нельзя лучше. А жаль. Очень уж холодно на воде. Виктор подышал на посиневшие пальцы правой руки и, оглянувшись на прогуливающегося на берегу напарника, достал из-за пазухи револьвер.
Погруженный в свои мысли и ничего не подозревавший Владик, в это время, наблюдал за водомеркой, лихо скользящей по воде. В эту самую воду и шлепнулась густая темная струйка крови, вышибленная пистолетной пулей из правого виска секретаря Ежова.
Тело Владика начало заваливаться вправо и грозило вот-вот кувырнуться в Москву-реку.
Не порядок. Просто исчезновение объекта в их планы не входило. Отчетность, она везде отчетность. Вдруг они с Архаром сговорились с Владиком и позволили ему бежать? Или, что гораздо хуже, Берия кинул секретаря Ежова в одну из камер в подвалах Лубянки для выяснения некоторых обстоятельств немецкого вояжа «ежевички». А так завтра во всех газетах будет новость не о таинственном исчезновении, а о самоубийстве секретаря Ежова. А в кулуарах запустят слух о неразделенной любви между подчиненным и его шефом. Томсон уж постарается. Тем более все это не так уж и далеко от истины.
Орловский подтянул труп за ремень ближе к центру лодки, посмотрел по сторонам, вынул из кармана проспиртованный батистовый платок и, аккуратно вытерев им пистолет, вложил его в руку Владика. После этого Виктор еще раз посмотрел по сторонам и, вздохнув, осторожно перевалился через борт лодки и погрузился в воду, которая оказалась не такой уж и холодной.
Москва Тверской бульвар д. 23. 09.09.1938 г
Пластинка с веселеньким фокстротом уступила место на патефоне пластинке с ариями Шаляпина, и часть изрядно подвыпивших гостей, развалившись на диванах и креслах, принялась подвывать Федору Михайловичу.
Орловский вышел на балкон и закурил. Терпеть все это не было больше никаких сил. Квартира Ежова, превращенная его женой Евгенией Соломоновной Гладун-Хаютиной в нечто среднее между светским салоном и натуральным притоном, не понравилась ему сразу. Сдвинутые когда-то вместе и, похоже, так никогда и не возвращавшиеся обратно на свои места массивные столы из красного дерева, занимали ближнюю к балконам половину комнаты. Другая половина, приспособленная под танцы по всему периметру, была обставлена дорогой мягкой мебелью, обтянутой темно-синим под цвет портьер бархатом. Скорее всего, это был какой-то дореволюционный мебельный гарнитур, экпроприированный из одного из подмосковных поместий. По всяким секретерам, журнальным столикам и тумбочкам в огромных количествах были расставлены причудливых форм пепельницы. Вот и сейчас большинство из них уже было забито окурками, а висевший в воздухе дым еле-еле вытягивался сквозь приоткрытые двери балконов.
Столы буквально ломились от угощений. Чего здесь только не было. Названия большинства блюд Виктору были незнакомы, и из чего были приготовлены многие из них, так и осталось загадкой. Ел Орловский мало, в основном закусывал солеными грибочками водку, которую рюмку за рюмкой отправлял в рот, не дожидаясь очередного тоста.
После горячего Виктор переместился на один из диванов, где вынужден был выслушать от примостившегося рядом какого-то партийного функционера о том, на каком диване кого и сколько раз тот поимел из присутствующих здесь дам. А когда, наконец, не выдержав, Орловский встал и направился к балкону, одна из засегдатаек салона в буквальном смысле повисла у него на шее и, запустив руку под гимнастерку, попыталась увлечь его в одну из многочисленных комнат. Еле обился.
Холодный осенний ветер, оборвав тянущийся за ним шлейф из запаха духов, смешанного с перегаром, приятно холодил лицо.
— Ну что закис? — Девид Томсон, он же Иозеф Труханьски облокотился о перила рядом с ним.
— Да тошно чего-то и скучно.
— Скучно ему. Ты, мил человек, здесь на работе. Присматривайся, запоминай. Вон видишь, на кресле у рояля развалился толстяк в военной форме? Исаак Бабель. Писатель, так сказать, и по совместительству один из любовников хозяйки.
— Один из?
— Да. Только здесь их трое. Вон с барышней, у которой платье сползло почти до пояса, танцует Михаил Кольцов — известная личность, а в углу сидит нога на ногу знаменитый наш полярник Отто Юльевич Шмидт. Много здесь знаменитостей. Так и тянуться они поближе к власти, как мухи на говно. Вон Маршак, а вон Фадеев. Но они нас мало интересуют. Вот Подвойский с Косаревым — это да. К таким людям и надо подбирать ключик. А еще лучше к партийным женам. Трудно придумать что-то более естественное, чем пребывание жены возле мужа, а если эта жена интеллигентка, ненавидит работу и бездельна, то она будет огромную часть времени проводить с людьми интеллигентными — писателями, поэтами, журналистами, артистами — в том кругу, в котором и нам проще всего появляться, и в тех местах — в магазинах, ресторанах, театрах, богемных квартирах — в которых и нам с тобой неподозрительно быть. Более того, даже если кому-то и станут подозрительны ее встречи с кем-то определенным, она для НКВД сможет дать версию прошлой или настоящей, любовной связи. Какой интеллигент без любви, — Труханьски выпустил колечко дыма, тут же превращенное ветром в ничто, и ткнул окурком в напольную пепельницу, напоминающую греческую амфору.
Все то время, пока его начальник читал сою «выездную лекцию» Орловский настороженно всматривался вглубь залы, отделенной от балкона тюлевой кисеей.
— Не бойся, там ничего не слышно. Вишь, как этот хор имени Пятницкого разоряется.
И действительно. Изнутри доносились совсем уж непотребные звуки, напрочь, заглушающие голос великого русского баритона.
— В принципе ты можешь уже идти. Скоро вся эта братия расползется по комнатам. По двое, по трое…
— А вы?
— А что я? — Девид усмехнулся. — Мне не привыкать. Я во славу Британской империи своей целкости еще в пятнадцатом году лишился… О, гляди! Вот и сам хозяин явился. Сейчас-то все и начнется.