Охота на сурков
Шрифт:
— Ну садись же, скажи господину обер-лейтенанту «здравствуйте», — заливается Полари. (Типичый пример из учебника^ как не следует разговаривать с детьми.)
Девчушка, еще сопя после драки и бега, поначалу не отвечает. И прежде чем я, подчиняясь Поле и правилам вежливости, протянул руку, на мои пальцы ложится удивительно прохладная, несмотря на драку-гонку, легкая как перышко рука; ручка… нет, именно рука* да… ложится у-спо-ка-и-ва-я.
Непосредственный результат — противоестественный, неправдоподобный: ПОЛАРИ НЕ В СИЛАХ СКРЫТЬ РЕВ«-НОСТЬ.
— Ксаиа! Разве я не сказала тебе, — с налетом
— Если я сделаю книксен, — отвечает девчушка 6р~ пся-кого вызова, а только рассудительно, — то вылечу из экипа ка.
Кучер, повернувшись всем туловищем, громко расхохотался, бурно выразив по-словацки свое восхищение, так что перышки на его шляпе заколыхались. Меня тоже разбирает смех. (Впервые за долгое время.) Но девчушка невозмутимо продолжает:
— Вы ранены, господин обер-лейтенант.
— Ничего удивительного, — шепчет мне Пола, — что она это знает. Ведь она видит твою повязку.
— Откуда вы знаете, Ксана, — я имею обыкновение обращаться к детям старше семи лет на «вы», — что я ранен?
— У вас зеленый значок за ранение, — отвечает девчушка. — Да еще медаль, Золотая [36] .
Шипенье Полы:
— Она все знает от отца. От Джаксы.
36
Военная медаль в Австро-Венгрии.
Мой ответный шепот:
— «Джакса и Джакса»?
Девчушка, словно бы не замечая кивков Полы:
— Но, Золотую, господин обер-лейтенант, вы могли, конечно, получить вместо двух Серебряных.
Пола шипит:
— Все, все узнала от не-го.
— Вы угадали, Ксана, — говорю я. И, переводя разговор на другую тему, спрашиваю: — А вы действительно хотели убить этого… вашего врага, как его звать… Визеловича?
— Это всего-навсего игра, — отвечает девчушка серьезно, все еще стоя у заднего сиденья и легонько покачиваясь.
— Ксанинка, ну так прыгай, беги к мальчикам… Они тебе ничего плохого не сделают, раз это только игра.
— Если вам угодно, госпожа Пола, я тотчас удалюсь…
Поистине удивительной была семилетняя Ксана (в прямом смысле слова перебежавшая мне дорогу), и поистине удивительно преображенной нашел я ее, встретив в расцвете юности. В большом обществе, сидя где-нибудь в кресле, она могла ни единым словом не участвовать в общей беседе. Будто только-только расцветший бутон, она скорее относилась к миру флоры, чем фауны. На восьмом году замужества Ксана стала, правда, разговорчивей в обществе, но и присутствуя всегда казалась отсутствующей.
Нынешнее 11 июня 1938 года выдалось сырым, холодным и дождливым. Свинцовое небо поглотило вершины, нависло, дыша снегом, над долиной. Еще немного, и нас полонил бы ледяной туман. Но в Граубюнденском зале повис совсем иной, теплый туман — слегка пощипывающий дым тонких и длинных сигар «бриссаго». Кулаки игроков с грохотом опускались на зеленые карточные столы, порой с такой силой, что плетеная люстра начинала приплясывать. Из пристройки, где играли в боччу, доносились глухие удары шаров и громкая итальянская речь, грозившая перейти в брань. Из служебного зала доносились голоса подвыпивших, что-то выкрикивающих
— Место!
Прикрикнул Йооп, накручивая на руку новехонький шикарный поводок, и заглянув под стол, где кто-то время от времени жалобно повизгивал и тихонечко скулил. Договариваясь по телефону о встрече у Пьяцагалли, я, между прочим, рассказал тен Бройке о визите к де Колане, о его спаниелях, о прелестном юном Сирио и неслыханной цене, которую заломил адвокат. После чего голландец отправился к адвокату и выложил ему на стол тысячу четыреста франков. Уже два дня, как Сирио непрерывно скулит, тоскуя в «Акла-Сильве» по своим милым, столь внезапно потерянным близким.
— В хорошенькую же курилку ты нас заманил, неисправимый Требла!
Пола с наигранной строгостью шлепнула меня по руке. На ней был оцелотовый берет и намеренно-небрежно накинутый жакет из того же меха, на грудь она приколола брошь в виде креста, нашпигованного бриллиантами и украшенного сверху короной: то ли как воспоминание об усопшем графе, то ли как демонстративный знак верности Габсбургам. Меня это мало трогало. Она вымученно покашливала, точно сигарный дым ее душил. А грохнет игрок кулаком по столу или докатится до нас взрыв хохота от стойки, и Пола мастерски ежилась, точно удары кулаков сыпались на нее. Она то поднимала огромные глазищи к потолку, с отсутствующим видом хлопая накрашенными ресницами, то оживленно улыбалась. Выражение ее лица непрестанно менялось. Ибо оно было не столько подкрашено, сколько раскрашено — с такой тщательностью распределялась по желтоватой пудре нежная цветовая гамма. Казалось, что она, подражая древним актерам, без конца меняет маски, с невероятной, однако, быстротой и при помощи какого-то скрытого механизма; в запасе у нее была маска муки и маска возмущения, маска девственной непорочности и мировой скорби.
— Почему мы не пошли к Ханзельману?
Рядом с Полой — Ксана в сером свитере с высоким воротником, издали он напоминал грубошерстную рубаху оруженосца. Рядом Йооп в поношенном пиджаке (при трехстах тысячах гульденов годовой ренты можно позволить себе поношенные пиджаки). Его продолговатая, обрамленная седовато-желтым цыплячьим пухом лысина ярко-розовым цветом напоминала мне лицо марионетки; вполне понятно, почему Пола имела обыкновение называть супруга ласкательным именем Куклик. Завершал наше общество я, принарядившийся в серый костюм; каждый раз, меняя положение в плетеном кресле, я ощущал легкое давление «вальтера» на правую ногу.
— …почему не к Ханзельману?
— Но Пола, — возразил тен Бройка, зевая с закрытым ртом, — здесь же тоже очень недурно… — Ему, богачу по рождению, было куда легче, чем Полари, не быть снобом. — Ведь тут даже комиссар Мавень, если не ошибаюсь, завсегдатай. И наш доктор Тардюзер.
Я обратил внимание, с каким сильным голлапдским акцентом, гортанными звуками напоминающим язык швейцарских немцев, говорил, несмотря на многие годы, проведенные вдали от Нидерландов, теп Бройка.