Охота на сурков
Шрифт:
И снова шепот:
— Если мы, Альберто, прогуляться туда, дальше, все дальше, далеко, мы дойти до Скела-дель-Парадиз.
Луна, убывающая и сегодня еще более бесформенная, чем вчера, переползла через вершину горы, и огромные глаза Пины вспыхнули черным огнем. Я спросил, не холодно ли ей?
— Fredda? No [125] , — шепнула она.
Моя правая рука все еще лежала на ее груди, а левая легко расстегивала кнопки дешевого платья, Пина не только позволила мне это, но даже чуть-чуть помогла, сбросив с плеч пальтецо. Я же, умело, но бережно действуя с застежками на спине, в мгновение ока раздел ее до талии; голова Пины склонилась на мое левое плечо, теперь
125
Холодно? Нет (итал.).
Одной рукой Пина обняла меня, прижала разгоряченное мраморное лицо к моей щеке, и от близости этой сверкание ее глаз чуть померкло, я же поднял другую руку Пины и положил себе на плечо, которое она судорожно сжала, губы Пины раскрылись, и я как безумный стал целовать ее, хотя все так же бережно. У нее, точно хриплый, восхищенный смех, вырвался гортанный звук, от которого дрожь пробежала по моему языку; в этот миг, потеряв представление о времени, я не ощутил ни малейшего раскаяния и отчетливо это сознавал; мне ни у кого не хотелось просить прощения за свои поступки — ни у живых, ни у мертвых. Благодаря Пине мне удалось совершить хоть и вынужденную, но неожиданно счастливую посадку, оправданную к тому же письменным свидетельством из царства теней.
…Скорбь спорит с ней, Кричит: «Уйди!» Но ей пылать в твоей груди, К бездонной вечности стремиться…Внезапно над нами в развалинах башни «Спаньола» подала голос сова, издала первый, ошеломляюще близкий вопль, прозвучавший прологом к многокрылому шороху, не к легким хлопкам совиных крыльев, а к лихорадочно-мятущемуся, беспорядочному лету неясных силуэтов под оранжевым серпом, мелькавших то и дело над нашими головами. Пина откинула голову.
— Pipistrelli, — прошептала она. — Летучи мышь.
— Ты боишься летучих мышей, Пина?
— Не боишься. В деревне, дома, nella Valtellinaci sono anche molti pipistrelli durante le notti di luna [126] . Не боишься.
Альберто, только б волосы не цеплять. Санта Мадонна, так много, так очень много летучая мышь…
Она ловко приподняла волосы руками. И тут же не шепотом, а очень деловито сказала:
— Мне чуточка холодно.
126
В Вальтеллине много летучих мышей в лунные ночи (итал.).
— Poverina! [127]
Я держал ее в объятиях, ощущая, как остывает горячий гладкий мрамор, шершавится гусиной кожей, и, отметив про себя, что с восходом луны повеяло прохладой, стал быстро одевать Пину, а она опять украдкой мне помогала. Поднял ее пальтецо. Она закутала в него голову и плечи и в медно-оранжевом свете луны казалась юной тосканской крестьянкой, идущей в церковь. Черт побери, и зачем я привел ее именно сюда, к этой башне, где обитают целые скопища летучих мышей? В глубине моего сознания таился ответ: потому что эти стены укрывали меня надежнее, чем ствол дерева… Плюнь на укрытия, уведи Пину из этого пристанища летучих мышей, иди с ней в кедровую рощу, ляг с ней… Но я знал, волшебные мгновения, воспользоваться которыми я не сумел, ушли безвозвратно. Холодно.
127
Бедняжка (итал.).
Когда
— А теперь Пина, la bella,пойдет в «Горный козел» и наверстает упущенные танцы, которые я, негодяй, у нее отнял.
Она прижалась ко мне на ходу и опять зашептала:
— Нет, не танцевать в «Горный козел». Ты нет негодяй, Альберто. С тобой мне хорошо.
— Пина… а нельзя ли пойти к тебе?
— К мне?
— Нам с тобой пробраться в твою комнату?
— Сейчас?
— Да.
— Никак нельзя.
— Исключено?
— Исключено. Анжелина с кухни спит рядом.
— Та… что работает на кухне.
— Слушай, Альберто…
— Да?
— А нельзя…
— Да?
— А нельзя нам к тебе?
— Исключено.
— Из-за сестра?
— Нет, из-за мадам Фауш.
— Ага, конечно, — согласилась Пина. — Ага, конечно. — После небольшой паузы: — Суббота Анжелина уехать в Бьянцоне, ее деревня. Суббота ночь, двенадцать, ты приходить ко мне, Альберто.
— В субботу! Стало быть, послезавтра, нет, завтра, сегодня уже пятница. В субботу, в двенадцать, точно в полночь.
Я поцеловал Пииу в закутанную голову.
— Ты меня ждать у фонтанчика.
— У фонтанчика перед «Мортерачем»?
— Ессо.
— На его краю дня два-три назад сидела синьорина Пина, а за ней вовсю ухаживали господа Крайнер и Мостни.
— Geloso? [128] Да ты, Альберто, ревнивый Отелло? Не надо. Скучные giovanetti biondi [129] из Вена. Вчера уехать.
128
Ревнуешь? (итал.)
129
Молодые блондины (итал.).
— Уехали? Куда?
— Недалеко. На курорт Санкт-Мориц.
— Хм… А ты их адрес случайно не знаешь?
— Кажется… да, кажется, на виллу… на виллу «Муонджа».
Перед кафе «Штефания» я встретил владельца типографии Цуана.
— Добрый день. Извините… как мне лучше всего добраться до виллы «Муонджа»?
Цуан, правда, остановился, но глянул вначале куда-то в пустоту. На его фиолетовый костюм кое-где налипли кедровые иголки, точно он пробирался по лесу. Он подергал себя за бороду, рассеянно пощипал ее и теперь только перевел на меня помрачневшие глаза, в которых я, как мне показалось, прочел беспомощно-отчаянную растерянность, но он тотчас сменил ее на выражение отчужденности и, поморгав, сказал:
— Вилла «Муонджа»… что вам там нужно?
— О… навестить знакомых.
— Знакомых, так-так. Что ж, садитесь в автобус до водолечебницы. Автобус до водолечебницы, автобус до водолечебницы. Минуете манеж. Потом пойдете по берегу озера в сторону Сур-Пунта.
— Сур-Пупта.
— А виллу «Акла-Сильва» вы знаете. Ведь вы знакомы с господином тен Бройкой?
— Да.
— Сур-Пунт лежит как раз напротив «Акла-Сильвы». В юго-восточном конце озера, — продолжал с угрюмой мрачностью объяснять Цуан. — Держитесь озера. Пересечете мостик. И окажетесь перед виллой «Муонджа». — В его траурно-черной бороде словно притаился слабый сметок. — Но будьте начеку. На-а-ачеку! Чтобы не свалиться с этого мостика. У нас тут озеро глубокое. Не то, что Кампферское… — Цуан разглядывал меня словно бы с неприязнью, даже злобой, более того, с язвительной насмешкой и неожиданно добавил: — Вам известно, что я испытываю затруднения в делах?