Охота Полуночника
Шрифт:
Это публичное оскорбление в мой адрес вывело Полуночника из его тревожного оцепенения. Он двинулся к стригальщику со словами:
— Пожалуйста, сударь, отпустите мальчика.
Глаза африканца налились кровью. Стригальщику очень повезло, что у бушмена не было ножа; иначе Полуночник убил бы его в тот день, как шакала.
Несколько слов Полуночника успокоили толпу, возможно, потому что он говорил по-английски, а это обычно пугало португальцев. Или возможно, никто не ожидал, что он вообще умеет разговаривать и осмелится бросить вызов португальцу.
Стригальщик отпустил меня. Теперь он стоял лицом к лицу с Полуночником. Когда он шагнул к нему, африканец, к немалому моему удивлению, поднял меня на руки. Не знаю, нарочно ли он сделал это, но это был блестящий ход. Возможно, он просто хотел защитить меня. Но как бы там ни было, стригальщик не был готов вступать в драку с мужчиной, который держал на руках ребенка.
Полуночник молча прошел сквозь расступившуюся толпу. Завернув за угол, он опустил меня на землю.
— Сернобык не беспокоится из-за муравьев, черепах и дикобразов, — сказал он.
— А кто такой сернобык?
— Благородное животное, вроде оленя. У него на голове рога в виде полумесяца. — Он взял меня за подбородок. — Джон, возможно, ты удивишься тому, что я сейчас тебе скажу, но ты — не крокодил.
— Что?
— Ты не должен так легко выходить из себя.
Полуночник поднял руки веером над головой и припал к земле в позе ожидания, словно зверь, прислушивающийся к далекому зову. Он раздул ноздри, зашевелил пальцами и стал обнюхивать воздух, почуяв что-то со стороны, откуда дул ветер.
Это и был сернобык. Бушмен подражал ему. Или, как он объяснил мне позже, дух животного вселился в него.
— Вот так и ты должен вести себя, — сказал он. — Никогда больше не кричи на незнакомых людей.
Мне стало стыдно.
— Но эта женщина была груба с тобой! Она говорила ужасные вещи.
Он промолчал и не сделал попытки успокоить меня, и я был поражен его бессердечием. Слезы разочарования покатились по моим щекам. Но даже это не растрогало его. Тогда я сдался и, подражая ему, растопырил пальцы над головой и тоже изобразил сернобыка.
— Вот и хорошо, — улыбнулся африканец. Он взял мою руку и приложил к своей груди.
— Не плачь. Давай лучше выучим песню. Я давно собирался попросить тебя об этом.
Настроение у детей меняется так быстро!
— Какую песню? — охотно спросил я.
— Одну из тех, что поет твой отец. Любую. Я очень хотел бы выучить одну.
Прямо на улице, я затянул один из куплетов «Туманной, туманной свежести»:
— Я холостяк, живу один, работаю ткачом…
Эта была первая из многих песен, которым я научил Полуночника. А он научил меня нескольким песням своего народа. Я даже выучил одну тайную молитву о дожде, приносящем жизнь в бесплодные пески пустыни. Я до сих пор помню эту песню и пребываю в уверенности, что я — единственный европеец, который может ее спеть.
Однажды у меня созрел один план в отношении Полуночника. Это случилось, когда я читал вслух родителям — это чтение доставляло им удовольствие и улучшало мою дикцию. Кроме Роберта Бернса, было еще нескольких малоизвестных шотландских поэтов, о которых к югу от Адрианова вала никто никогда не слышал. Кроме того, папа был большим поклонником римских и греческих классиков. Он стал читать их в английском переводе после окончания школы и брал их сочинения из библиотеки Британского клуба на берегу реки. В тот вечер я начал читать «Об охоте» Ксенофонта; папа специально принес домой эту книгу, полагая, что она заинтересует нашего гостя. Мне она показалась очень скучной, а мама и вовсе сочла ее отвратительной. Она придерживалась мнения, что «преследование бедных маленьких Божьих лесных созданий и их жестокое убийство» портит нрав человека.
— Охота — это первое, что следует освоить юноше, — читал я. — И уже потом он может переходить к другим областям образования, если у него есть на это средства.
— Вздор! — усмехнулась мама.
— Продолжай, — строго сказал отец.
Книга была для меня невообразимо скучной, но когда я посмотрел на Полуночника, то увидел, что он сидит, наклонившись вперед, и слушает меня с напряженным вниманием, словно это сочинение содержало в себе ответ на вопрос, над которым он долго ломал голову. Тогда я предложил ему почитать вслух самому.
— Я не могу, — ответил он. Когда я спросил его, почему, он ответил:
— Я не умею читать и писать.
— А ты попробуй, — сказал я, придвинув ему книгу в кожаном переплете.
— Джон, не серди Полуночника, — быстро сказала мама, положив вышивание на колени. — Ты отлично читал, и мы с удовольствием послушаем дальше. Не так ли, дорогой?
— Да, твоя дикция заметно улучшилась в последнее время, — согласился папа, пододвигая ко мне подсвечник на чайном столике, чтобы дать больше света.
— Нет, пусть Полуночник попробует, — сердито ответил я.
— Но это невозможно, — повторил бушмен. Он примирительно улыбнулся, и мое сердце упало, когда я понял, что это правда: никто не удосужился научить его грамоте. Это казалось мне чудовищной несправедливостью. Я продолжил читать вслух, но мысленно уже вспоминал, куда засунул свой Гринвудский учебник по английской грамматике. В тот же вечер я отыскал его на дне сундука.
Утром я нашел Полуночника в нашей сторожевой вышке; он стоял, обнаженный, у окна и любовался видом на город.
— Я буду учить тебя грамоте, — сказал я, показывая ему учебник.
Он засмеялся над моим решительным заявлением, а затем, увидев, что я не шучу, приложил пальцы к вискам, как будто одна только мысль об учебе вызвала у него головную боль.
— Это совсем нетрудно, — успокоил я его. — Вот увидишь.
Я взял его за руку и отвел в сад, чтобы он писал буквы при солнечном свете.
Обучение шло медленно. Во время нашего первого занятия я научил его только первым буквам алфавита, да и то с большим трудом. Ему нравилось превращать буквы в зверей, например, букве А он дорисовывал ноги жирафа, а букве В глаза крокодила, на которого следует смотреть сверху.