Охота Полуночника
Шрифт:
— Напротив, Мэй, сейчас самое время. Я ведь уже сказал тебе.
— Да. — Она крепко скрепила руки на коленях. — Очень надеюсь, что ты прав.
— Три недели — это все, что я прошу. Разве это так много для мужа, который долго был в отъезде и ужасно скучал по жене и сыну?
Эти слова остудили мамин пыл, как, впрочем, и мой. Мы приняли его просьбу.
Папа погладил меня по голове.
— Не бойся, Джон, — сказал он, потрепав меня по волосам. — Теперь я дома, и тебе станет лучше. Я позабочусь об этом, даже если это будет последним, что мне суждено сделать в своей жизни.
От его слов меня пробрал озноб, ибо они говорили о том, какую долгую войну нам предстоит вести, чтоб победить мою болезнь. Но даже несмотря на это, я был рад, что он вновь набил свою трубку и продолжал гладить меня по волосам; его уютный запах и успокаивающие прикосновения, наконец, позволили мне осознать, что он вернулся домой. Я допил свой чай и приложил теплую чашку к вискам, чтобы унять пульсирующую боль. Я молился, чтобы Даниэль не появился снова.
Около пяти часов вечера папа ушел, забрав с собой Полуночника. Он пояснил, что в Винодельческой компании Дуэро ему предстоит деловая встреча, которую он не может пропустить.
Едва они переступили порог, мать обернулась ко мне и сказала:
— Я скоро вернусь. Никуда — я повторяю — никуда не выходи и не делай глупостей.
С этими словами она тоже покинула дом.
Я сидел в саду, бросал в траву кожаный мячик, чтобы Фанни приносила его обратно, и боролся с дурнотой, переполнявшей меня изнутри. Через полчаса вернулась мама, и я спросил ее, не связано ли появление Полуночника в нашем доме со мной. Она ответила, что африканец приехал помогать папе, хоть и призналась, что понятия не имеет, что это может означать. Кроме этого она поведала мне, что несколько женщин уже расспрашивали ее на улице, что это за странное чернокожее «существо» вышло из нашего дома.
— Все эти три недели, Джон, нам придется выслушивать разные досужие домыслы, — добавила она, предупреждающе подняв палец. — И я не собираюсь подливать масла в огонь.
Отец и наш африканский гость вернулись только к ужину. Полуночник был совсем не в восторге от ботинок, поэтому оставил их у дверей вместе с носками. Ступни у него были маленькие и изогнутые, совсем как у эльфа.
За ужином я ковырялся вилкой в сардинах и умудрился даже через силу съесть одну из них вместе с парой вареных картофелин, хотя у меня совсем не было аппетита.
Перед тем, как сесть за стол, Полуночник вынул из кармана детскую погремушку, вроде той, что забавляли меня, когда я был младенцем.
Она представляла собой ряд мелких металлических шариков, привязанных на цепочке к трубке. Он вертел ее в руках, и звон, который она издавала доставлял ему огромное удовольствие. Наверное, он ожидал, что мы разделим его восторг по поводу этой трещотки, но единственным, кто улыбнулся, был отец.
Африканец положил свою игрушку рядом с тарелкой и сел за стол — очень прямо и с необычным достоинством. После папиного приглашения он принялся за еду. Мы с мамой пристально наблюдали за ним, ожидая обнаружить недостаток хороших манер.
Руки у него были сильные, но изящные, как у ткача. Хотя он управлялся со столовым прибором с быстрой элегантностью, все же он пару раз придержал пальцем кусок картошки, насаживая его на вилку. Мать вскинула брови, словно собралась замечать каждый его промах. Но что действительно раздражало ее, так это то, что он ни разу не сказал спасибо — ни когда его пригласили за стол, ни когда ему передали масло, ни когда налили бокал вина.
В ответ на все эти знаки внимания он просто улыбался. Мать искоса посматривала на него — верный знак, что она собирается прочесть ему нравоучение. Я готов был поддержать ее в любом споре, поскольку мои родители всегда настаивали, чтобы я говорил спасибо на каждом шагу.
— Супруг сказал мне, что вы родом из Южной Африки, сударь, — начала мама.
— Верно-верно, мадам, — улыбнулся Полуночник.
— Что?
Папа заключил мамину руку в свою ладонь и пояснил:
— Полуночник часто удваивает слова для большей выразительности, Мэй.
— Ах, вот оно что. Хорошо, так откуда-откуда вы приехали?
Папа рассмеялся ее шутке, но прервал свой смех, заметив ее недовольство.
— Я родился у Небесной Горы.
— Небесная гора? — пренебрежительно повторила она, накалывая кусок сардины на вилку. — И что это за место?
— Это — большая-пребольшая гора, которая светится синевой на закате.
— Синевой? Как же она может быть синей на закате, сударь?
— Синяя-пресиняя, — горячо закивал он. — Синее не бывает.
Мать снова сузила глаза и облизнула губы, словно собиралась съесть нашего гостя на ужин.
— Синяя-пресиняя, — саркастически повторила она. — Синее не бывает. Наверное, так оно и есть.
Я понял, что она нарочно привлекает внимание к его странным фразам, повторяя их. Но эта мудрая тактика возымела на меня обратный эффект чем дольше я слушал, тем больше убеждался в его остром уме и творческом мышлении.
— А сколько же вам лет, сударь? — не унималась мама.
Именно тогда Полуночник сообщил нам, что он — ровесник тех диких цветов, которые распустились в год, когда буря с градом пронеслась в долине Сернобыка. Оставаясь глухой к его очевидному затруднению в общении, в определенной степени из-за того, что английский язык был чужим для него, мать настаивала на более подробном объяснении.
— Но если считать по годам, то сколько? — уточнила она, раздраженно постукивая вилкой.
Полуночник улыбнулся и виновато покачал головой.
Отец проглотил дымящийся кусок картошки. Перекатывая его во рту, чтобы не обжечься, он проговорил:
— Сложно сказать, милая. Бушмены не исчисляют свой возраст годами, — он осушил бокал одним глотком и вздохнул с облегчением.
— Как глупо, — ответила мать.
Отец промокнул губы салфеткой.
— Можно спросить, сколько шагов ты проходишь отсюда до дома своей матери?