Охота Полуночника
Шрифт:
— Если ты нас бросишь, — кричала мама, — то нас с Джоном не будет здесь, когда ты вернешься.
— Мэй, попробуй понять, что я делаю это ради нас троих, — отвечал папа называя маму своим любимым именем. — Если бы ты только…
— Ради нас троих? Как ты можешь бросить сына в таком состоянии?
— Я ведь уже два раза совершал такие поездки. Корабль отправляется рано утром. Я должен быть там.
— И как ты объяснишь это Джону?
— Как всегда, скажу ему правду.
— Твоя правда будет заботиться о нем, когда ты уедешь? Правда спасет его от безумия?
Мое сердце бешено забилось, когда я понял, что папа собирается уехать. Я открыл дверь и зашел в спальню родителей.
— Джон? — судорожно выдохнула мама.
Она стояла в ночной рубашке, держа в руке оловянный подсвечник с зажженной свечой.
На папе же не было ничего кроме ночного колпака; он сидел на кровати. Если бы я чувствовал себя лучше, то наверняка бы рассмеялся.
— Входи, малыш, — кивнул мне папа.
Он потянулся ко мне, и я, расплакавшись, бросился к нему. Он взял меня на руки и крепко обнял. Я уткнулся носом в его плечо.
Мама подошла к нам и поцеловала меня в то место, куда мне прикладывали пиявки. Я никогда не забуду, как она несколько раз повторила:
— Все не так, как надо; все не так…
Папа сообщил мне, что собирается ненадолго уехать.
— Это… это из-за меня? Папа, ты меня ненавидишь?
— Конечно, нет, Джон! Как я могу ненавидеть тебя? Это имеет отношение к нашей семье. Погоди, я тебе сейчас все объясню.
Папа надел халат, потом взял трубку с комода и начал набивать ее табаком из своего кисета.
Я спросил маму:
— Ты тоже уезжаешь?
— Нет, Джон, я останусь здесь, с тобой, — она села ко мне, поцеловала мою ладонь и сжала ее в кулак. — Я всегда буду с тобой.
Папа закончил возиться с трубкой, зажег ее и вместе со следующей фразой выдохнул большое облако дыма.
— Я собираюсь в Южную Африку, Джон. Пожалуйста, не расстраивайся, но мне нужно уехать на некоторое время.
— А зачем тебе в Африку?
— Там я куплю землю под наш виноградник.
— Но ты говорил, что у нас есть земля в верховьях реки.
Несмотря на то, что на моем плече лежала мамина рука, я все еще дрожал.
Папа хлопнул в ладоши:
— Ложись под одеяло. Ты ведь замерз.
— Ложись, ты поместишься, — мама приподняла простыню и шерстяное одеяло и лукаво улыбнулась.
Папа сел рядом со мной и поправил на мне одеяло из английской шерсти.
Мама втиснулась между нами, просунула руку мне под голову и пощекотала мне ухо.
Пуская клубы дыма папа сказал:
— Я должен сесть на корабль, который идет до Золотого побережья, а затем, минуя Анголу, пристает к мысу Доброй Надежды.
Он ткнул меня в бок, рассказывая о цели путешествия.
— Англичане захватили этот мыс. Вскоре тысячи людей будут возделывать там плодородные земли.
— Но ведь у нас семь акров земли в верховьях реки. Ты сам мне говорил.
— Да, сынок, это правда. Но на этом мысе наделы размером с Порту за бесценок распродаются английским правительством. Только представь себе, Джон: через несколько лет у меня будет достаточно денег, и я смогу приобрести сотню акров земель. Даже двести, сынок. Здесь, в Португалии, мне никогда не хватит на это средств.
— Ты хочешь сказать… что мы тоже уедем в Африку? — спросил я.
— Да, но не сразу, сынок. Через несколько лет, если я найду там подходящее место. Потому я сейчас уезжаю один. Ты понимаешь?
Я сказал, что понимаю, но чувствовал смущение.
— Все будет хорошо. А сейчас иди спать, маленький добрый келпи, — сказал отец, чмокнув меня в щеку.
— Но я хочу есть! — воскликнул я. — У меня в животе пусто!
— В четыре утра? — удивилась мама.
— Я бы съел что-нибудь сладкое. Я весь изранен изнутри.
Папа засмеялся, потом покачал головой и сказал с ярко выраженным шотландским акцентом:
— Моя дорогая Мэй, ты не можешь спорить с парнем, которому нужно подкрепиться овсяной кашей.
Мама приготовила мне рабанаду. Она смотрела, как я жадно поглощаю лакомство, а папа стучит вилкой по моей тарелке и накалывает на нее кусочки, которые я разрешал ему стащить.
Мама была так счастлива, что сыграла нам первую прелюдию из «Хорошо темперированного клавира» Баха; эта часть всегда доставляла мне наслаждение. Потом они разрешили мне лечь с ними, и я уснул, прижавшись к папе. Он держал меня за руку под одеялом, а мне очень хотелось попросить его остаться с нами и больше никогда не уезжать.
Два дня спустя, в девятом часу утра, папа простился с нами на пристани. Он был одет в походную синюю саржевую накидку. Заметно волнуясь, он поцеловал меня и маму. После того как он взял меня на руки и покрутил в воздухе, он снял шляпу и попросил нас не волноваться. Затем он взошел на борт английского судна с высокой мачтой, которое отправлялось в Лиссабон, а затем в Африку.
Я бы с удовольствием заявил, что последние слова папы перед отъездом были адресованы только мне, но, я прекрасно помню, что он обращался к нам обоим: