Охота. Я и военные преступники
Шрифт:
Аннан поддержал своего заместителя: «Я общаюсь с главами всех государств-членов ООН, и они постоянно жалуются».
В тот момент я подумала: «Государства обязаны сотрудничать с трибуналом. Это закон, принятый согласно резолюции Совета безопасности. Я служу Совету безопасности и могу считать себя абсолютно независимой». Вслух же сказала, что считаю откровенное обсуждение нежелания Югославии сотрудничать с трибуналом одной из своих обязанностей, проистекающей из независимости моего положения. Я не выходила за рамки своей компетенции. Давление со стороны ряда государств — единственный способ заставить Федеративную Республику Югославия и другие государства, возникшие на ее территории, сотрудничать с трибуналом. Как еще я могу исполнить свой долг, если мне не позволено обращаться к правительствам с просьбой оказать финансовое и дипломатическое
В Белграде обсуждение злополучного закона о сотрудничестве с Международным трибуналом достигло апогея. Сторонники Милошевича, составлявшие большинство в федеральном парламенте, выступали против закона. Оппозиция же разделилась. Джинджич говорил мне, что выдача Милошевича потребует времени, но я не могла ждать. Время работало против нас. Я хотела снова приехать в Белград, чтобы усилить давление на Коштуницу, Джинджича и других сербских политиков. Но Джинджич убедил меня не делать этого. Он считал, что такой визит лишь усилит сопротивление принятию закона. Я уже начала сомневаться в искренности его намерений. Вместо того, чтобы поехать самой, я отправила в Белград Жориса, чтобы он обсудил с Джинджичем вопрос выдачи Милошевича.
28 мая Джинджич предъявил всему миру и Сербии документальные доказательства связи между режимом Милошевича, а также югославской армии, с преступлениями, совершенными сербами в Косово. Министр внутренних дел, Душан Михайлович, объявил об обнаружении 80-ти трупов албанцев, которые сербская полиция, находившаяся под полным контролем Милошевича, в рефрижераторах вывезла из Косово и захоронила на военном аэродроме западнее Белграда. После этого заявления мне показалось, что Джинджич окончательно предал трибунал и решил судить Милошевича в Белграде, в том числе и за военные преступления.
Жорис просил Джинджича назвать точную дату передачи Милошевича в Гаагу. «Сербия не ведет закулисной игры и не собирается судить его за военные преступления, чтобы не выдавать трибуналу, — ответил Джинджич. — Пока закон не принят, ни о какой выдаче не может быть и речи. Тем самым мы нарушим ход всего процесса… После принятия закона в первом чтении, а я полагаю, что это произойдет в следующем месяце, можно будет говорить о выдаче, причем не только тех, чьи имена у всех на слуху… Но назвать точную дату выдачи Милошевича очень трудно. Милошевич — это особый случай. Могу лишь сказать, что все партии сознают недостаточность одного лишь принятия закона. Мы понимаем, что должны осуществить конкретные действия до конференции стран-доноров».
Эти слова успокоили меня лишь наполовину. В начале июня меня ждали серьезные проблемы. Джинджич заявил: «Сначала Милошевич должен ответить за преступления, совершенные в собственной стране… Было бы слишком просто отправить его в Гаагу, как обычную посылку». Я все еще думала, что выдача Милошевича состоится, но сомневалась в том, что Джинджичу удастся преодолеть сопротивление в Сербии. Через несколько дней его правительство снова шокировало страну новыми известиями о телах косовских албанцев, обнаруженных в массовом захоронении на окраинах Белграда. Впервые Милошевич предстал в глазах сербов как военный преступник. Впервые общественное мнение было готово смириться с его выдачей трибуналу. Джинджич никогда не говорил мне, было ли это счастливой случайностью или результатом продуманной стратегии по связям с общественностью.
Июнь близился к концу. Югославский парламент все еще не принял закон о сотрудничестве с трибуналом. Страна отчаянно нуждалась в финансовой помощи. Вашингтон был тверд: без сотрудничества с трибуналом не будет никакой финансовой помощи. Джинджич пытался уговорить меня: «Карла, Милошевича скоро выдадут. Вы должны мне верить. У меня есть план воздействия на федеральный парламент. Вы увидите. Мы сделаем все необходимое».
Через несколько дней я узнала, что Джинджич спрашивал у Соединенных Штатов, не смогут ли их силы в Боснии переправить Милошевича в Гаагу. Джинджич хотел сделать все, что было в его силах, чтобы на конференции стран-доноров, которая была назначена на 29 июня, было принято благоприятное решение. Югославия как никогда нуждалась в финансовой поддержке.
В четверг 21 июня самолет швейцарского правительства ожидал нас на голландском военном аэродроме Фалькенбург близ Гааги, чтобы доставить в Берлин. Немцы, как и большинство европейцев, весьма негативно относились к давлению со стороны трибунала и решению Вашингтона сделать условием своего участия в конференции стран-доноров немедленную выдачу Милошевича. Они боялись, что подобная позиция приведет к дестабилизации новой власти в Белграде. Я попыталась объяснить, что главный дестабилизирующий фактор — это присутствие в Сербии Милошевича. О какой стабильности можно говорить, когда белградский судья только что приказал освободить Милошевича из-под стражи?
В Берлине я обратилась к канцлеру Шредеру с просьбой надавить на Коштуницу и вынудить его выдать Милошевича Гааге. Мои аргументы были просты. В конце концов, Милошевич все равно будет выдан. Соединенные Штаты не уступят, и Джинджич сдастся. А когда это случится, европейцы окажутся в стороне, и все лавры, как всегда, достанутся США. «Вы — европеец, — сказала я Шредеру. — И Милошевич европеец. Неужели вы позволите США сделать все без малейшего вашего участия?»
«Я бы никогда не согласилась стать прокурором трибунала, созданного только ради алиби, — сказала я. Под алиби я понимала фарсовые попытки международного сообщества избавить себя от ответственности за свое безразличие к геноциду, творившемуся в Боснии и Герцеговине. — Если мне не удастся задержать Караджича и Младича, я подам в отставку».
Шредер вежливо слушал. По его лицу я видела, что аргумент «европейского престижа» затронул чувствительную струну в его душе. «Да, вы — не подходящий для подобной цели человек, — сказал канцлер. — Мы сообщим Коштунице, что ему нужно избавиться от собственной тени и сделать решительный шаг».
После нашей встречи Шредер устроил для меня и моих советников небольшую экскурсию по его официальным апартаментам. Сверху мы любовались яркими огнями нового, объединенного Берлина. Именно отсюда должно было отправиться письмо Коштунице. В светской беседе на фоне великолепного берлинского пейзажа один из помощников канцлера со смехом рассказал, что сотрудники службы безопасности в солнечные летние дни часами пропадают на крыше, подсматривая за женой швейцарского посла, которая любит загорать на крыше посольства топлесс.
25 июня я разговаривала по телефону с Жаком Шираком. Это было еще труднее. Полномочия французского президента весьма ограничены. Ведрин и правительство социалистов были настроено в пользу Коштуницы. «Американцы не должны пожать все лавры», — сказала я Шираку и добавила: «Немцы согласились вмешаться». Затем я напомнила ему (впрочем, в этом не было необходимости), что палачи Сребреницы, Караджич и Младич, все еще на свободе. Резня в Сребренице в 1995 году повергла Ширака в шок. Он выступал за справедливое наказание для тех, кто виновен в резне в Сребренице, еще до того, как стала поступать информация о том, что армия боснийских сербов казнит тысячи пленных. Ширак всегда с симпатией относился к национальным меньшинствам. Он согласился убедить Коштуницу прислушаться к голосу разума. Теперь две крупнейшие европейские державы были согласны поддержать требование о выдаче Слободана Милошевича в Гаагу. Впервые в истории Франция и Германия согласились объединить свои усилия ради того, чтобы глава государства не смог избежать справедливого суда. Новые власти Белграда подверглись беспрецедентному давлению с требованием выдачи Милошевича Международному трибуналу.