Охота. Я и военные преступники

дель Понте Карла

Должна признать, что смерть Милошевича вызвала у меня глубокий гнев. Процесс длился четыре года. Защите оставалось всего 40 часов для завершения представления своих аргументов. Суд мог закончиться в течение нескольких недель. Мы неоднократно жаловались на то, что Милошевич не принимает предписанных ему лекарственных препаратов для контроля над артериальным давлением. Мы не знали, что он принимал другие лекарства, снижавшие лечебный эффект прописанных препаратов. Он просил об условном освобождении с целью поездки в Россию для «лечения». Мы расценили эту просьбу как отчаянную попытку избежать вердикта о виновности. Состояние Милошевича могло показаться хуже, чем было на самом деле, а в России он мог воссоединиться с женой и сыном, которые прятались от сербских властей, а затем и вовсе скрыться от правосудия. Судя по всему, смерть Милошевича была самоубийством по неосторожности. Он знал о своем состоянии и должен был понимать, что, манипулируя лекарствами, играет с собственной жизнью.

Слободану Милошевичу было не для чего жить… Он все потерял. Смерть стала для него избавлением.

Но своей смертью он лишил сотни тысяч жертв права на справедливость и правосудие, которого они заслуживали. Единственным, что мог сделать для них суд, стало решение судебной палаты об отклонении запроса, составленного по поручению Милошевича, о прекращении процесса за отсутствием доказательств. Милошевич умер, зная, что судебная палата оставила обвинение в геноциде в силе.

В завершение своего заявления я не могла не отдать дань уважения Зорану Джинджичу, его жене Ружице и членам его семьи. Именно Джинджич сумел проявить политическую волю и смелость. Благодаря его усилиям Слободан Милошевич оказался в Гааге перед лицом Международного трибунала, который доказал, что ни один глава государства не может более считать себя свободным от правосудия и безнаказанно совершать преступления. Только благодаря воле Зорана Джинжича стал возможен процесс, который положил конец долгому, печальному периоду истории человечества. Я была рада узнать, что в годовщину смерти Джинджича почтить его память пришло гораздо больше сербов, чем тех, кто отправился на похороны Милошевича.

Глава 13

Борьба с Белградом и Черногорией: 2006–2007 годы

После смерти Слободана Милошевича политическая поддержка, благодаря которой трибунал мог бы завершить свою миссию, почти прекратилась. Милошевич был основным обвиняемым для трибунала, своего рода Германом Герингом, вторым человеком после Гитлера, которого судили в Нюрнберге и который покончил с собой. Его можно было сравнить с Хидеки Тойо, премьер-министром Японии, осужденным в Токио. Слишком многие журналисты, пропагандисты и политические лидеры сводили работу трибунала к суду над Милошевичем и не обращали внимания на другие его задачи. Процесс по делу лидеров боснийских хорватов, в ходе которого было осуждено наследие Франьо Туджмана и представлены точнейшие исторические документы, доказывавшие, как на основании кабинетных решений политических лидеров совершались настоящие военные преступления, не привлекал никакого внимания, за исключением абсолютно лживых утверждений, распространяемых хорватской прессой. Суд над Рамушем Харадинаем вызвал определенный интерес, но только потому, что обвиняемый играл видную роль в политическом истеблишменте Косово и был знаком с дипломатами и видными фигурами международной администрации. Теперь же, когда Милошевич в загробном мире курил сигариллы и пил коньяк вместе с Туджманом, стало очевидно, что прокурорская служба должна удвоить свои усилия для того, чтобы убедить Евросоюз продолжить оказывать давление на Сербию. Это оставалось нашим последним средством для воздействия на Коштуницу и белградские власти, а также на лидеров Черногории и руководителей сербской части Боснии и Герцеговины. Только так мы могли заставить их арестовать последних шестерых из 161 обвиняемого, которым трибунал предъявил обвинение. Позиция Евросоюза меня никак не устраивала. Возможно, мой подход был слишком жестким.

15 марта 2006 года я встретилась с заместителем министра иностранных дел Австрии Хансом Винклером. Как член Евросоюза, Австрия в том году исполняла обязанности страны-президента. Я говорила все о том же: белградские власти знают о том, что Ратко Младич скрывается в Сербии; вместо того чтобы арестовать и передать его Гааге, Коштуница и другие сербские лидеры тянут время, тратят силы и средства на тщетные попытки уговорить его сдаться добровольно, а затем убедить всех вокруг, что подобные действия должны быть вознаграждены. Винклер объяснил мне, что Евросоюз продолжает требовать ареста Младича. Если Сербия не продемонстрирует полной готовности к сотрудничеству и не выдаст его до конца марта, Евросоюз «разорвет» переговоры с Белградом по соглашению о стабилизации и ассоциации. Это соглашение было необходимо Белграду как воздух. Оно было единственной надеждой Сербии и Черногории когда-нибудь войти в состав новой Европы. По словам Винклера, сотрудничество с трибуналом оставалось основным препятствием к вступлению страны в Евросоюз.

«До поры до времени…» — подумала я.

Шли недели, белградские власти продолжали обещать нам арестовать Младича, но армия по-прежнему ничего не делала. Были все основания полагать, что и кадровые, и отставные офицеры всеми силами препятствуют задержанию генерала. Соперничество между гражданской и военной разведками мешало проведению расследования (по крайней мере, так говорили нам). Противоречия, которые мы находили в докладах, направляемых Белградом трибуналу, заставляли меня думать, что эти документы подвергались тщательной цензуре. Я не могла поверить в то, что Сербия, Республика Сербская, НАТО и новый европейский контингент в Боснии, EUFOR, не могут арестовать Радована Караджича. Планируемое сокращение численности европейского контингента еще более осложняло ситуацию. В начале весны 2006 года мы получили сообщение от черногорских властей о том, что они перехватили письмо от племянницы Караджича к одному швейцарцу. Женщина просила прислать медицинские препараты, в которых постоянно нуждался Караджич. Черногорцы проследили за приехавшим швейцарцем. Он передал лекарства водителю автобуса. Затем автобус направился в… Белград. Черногорцы сообщили трибуналу, что далее проследить за водителем

не представлялось возможным, поскольку Белград находится в Сербии, то есть в иной юрисдикции. Теперь за этого человека должны отвечать сербские власти. Прокурорская служба связалась с белградскими властями. Нам сообщили, что водителю автобуса удалось скрыться. Никаких внятных объяснений мы не получили. В отчаянии я обратилась к Совету безопасности ООН с просьбой наделить прокурорскую службу специальными полномочиями и выделить средства на то, чтобы арестовывать обвиняемых трибуналом, где бы они ни скрывались. Впрочем, я понимала, что это заведомо неудачная идея.

Я сложила письменные заверения, полученные от Винклера, в свою сумочку от Луи Вуиттон и совершила вояж по Баня-Луке, Белграду и Подгорице с тем, чтобы оказать максимальное давление на сербов Республики Сербской, Сербии и Черногории, для которых стремление Белграда сблизиться с Европой имело огромное значение. Я слышала, что чиновник, руководящий процессами расширения Евросоюза, финн Олли Рен, готовится заявить об отмене следующего раунда переговоров о стабилизации и ассоциации с Союзом Сербии и Черногории. Переговоры должны были начаться 5 апреля. Я знала, что в Черногории на 21 мая назначен референдум о независимости. Если переговоры с Евросоюзом не состоятся, сторонники независимости Черногории, к величайшему разочарованию Коштуницы, смогут набрать достаточно голосов для того, чтобы отделиться от Сербии.

В Баня-Луке я встретилась с Милорадом Додиком, вновь ставшим премьер-министром Республики Сербской, сербского образования на территории Боснии. Я напомнила Додику о данных им шесть лет назад обещаниях, которые до сих пор остались невыполненными. Додик во всем обвинил Сербию. Он сказал, что приостановил все выплаты семьям обвиняемых, и дал мне массу новых обещаний. У меня не было никаких оснований ему верить. За 11 лет, прошедших со времени подписания Дейтонского мирного соглашения, Республика Сербская не арестовала ни одного обвиняемого. Власти этой республики полностью выхолостили значение термина «уголовное судопроизводство». Нам пришлось сообщить Додику и министру внутренних дел республики о том, что у трибунала есть определенные подозрения в отношении нового советника министра. Во-первых, он был двоюродным братом одного из разыскиваемых обвиняемых, а во-вторых, его самого подозревали в совершении военных преступлений. Министр внутренних дел присутствовал при этом разговоре. Конечно, он заявил о том, что ничего не знал. Я подозреваю, что никто даже не удосужился обратить внимание на то, что советник и разыскиваемый носили одну и ту же фамилию: Жуплянин.

В Сербии меня ожидали знакомые обещания и заверения. Мы узнали о том, что, даже после самоубийства Милана Бабича и смерти Милошевича, Белград искренне хочет арестовать Младича, поскольку арест беглого генерала открыл бы стране двери Евросоюза. Министры уверяли, что уйдут в отставку, если арест не будет произведен в ближайшее время. Нам рассказывали, что военная и гражданская разведки наконец-то нашли общий язык и теперь трудятся плечом к плечу. Нам сообщили, что Младич более не получает поддержки от Армии. Мы узнали, что, хотя Младича и охраняли некоторые офицеры, но, конечно же, ни командование, ни национальная армия в целом не имеют к этому никакого отношения. Нам рассказали, что сербская военная разведка осуществляет наблюдение за 42 лицами, подозреваемыми в том, что они оказывали помощь Младичу Подтвердились связи Младича с пасечниками в районе Валево и других сербских городов. Мы узнали, что власти выявили 518 квартир в одном лишь Белграде, где мог скрываться генерал, и 192 квартиры из этого списка принадлежали разыскиваемым военным. Нам сообщили, что в январе 2006 года Младич около 12 дней скрывался в коттедже офицера Станко Ристича, близ границы Сербии и Хорватии. В начале февраля 2006 года Младич перебрался в квартиру матери Ристича в городе Сремска Митровица. В настоящее время разведывательные службы требуют от Ристича информации о том, где Младич может находиться в настоящее время. Нам твердили, что он находится в полной изоляции, сам печет для себя хлеб, принимает наркотики, а с семьей общается посредством мобильных телефонов и писем. Мы узнали, что семья Младича передавала ему деньги через другого офицера, Йована Джого. Все члены семьи находились под наблюдением. Сообщили нам и о том, что отставной ныне генерал Ако Томич был «очень опасным человеком», и полиция даже не рисковала допрашивать его.

29 марта 2006 года я встретилась с Коштуницей в здании сербского правительства в центре Белграда. Сербский премьер, всегда довольно вялый и при этом очень упрямый, на этот раз почему-то был необычно энергичен. Он сказал, что разговаривал с Олли Реном и узнал о том, что я беседовала с ним в Брюсселе. Коштуница в очередной раз заявил, что арест Младича будет служить интересам Сербии и трибунала. Он признал, что Младич находится в Сербии. Коштуница подтвердил, что полиция отслеживала его перемещения вплоть до середины февраля, но затем потеряла его след. А потом премьер заметил, что, если переговоры с Евросоюзом затормозятся, «выследить и арестовать Милошевича будет гораздо труднее».

Я весьма скептически отнеслась ко всему услышанному. Мы с моими помощниками не понимали, почему сербские власти выдали всю эту информацию только сейчас, когда я приехала в Белград, и накануне важного решения Евросоюза вместо того, чтобы предоставлять сведения по мере их поступления. Мне нужны были доказательства того, что Белград действительно что-то делает. Я сказала Коштунице, что, по моему мнению, он все еще пытается убедить Младича сдаться добровольно. Коштуница сразу же опроверг мои слова. Он сказал, что возможны оба варианта, и арест, и добровольная сдача, но сначала Младича нужно выследить.