Охота. Я и военные преступники

дель Понте Карла

1 октября я встретилась с Коштуницей. Он сразу же признал очевидное: даже если Сербии каким-то образом удастся задержать около двадцати обвиняемых, проживающих на территории страны и в сербской части Боснии и Герцеговины, оценить степень сотрудничества Белграда с трибуналом можно будет только после ареста Ратко Младича. (Другой обвиняемый, Караджич, считался проблемой Республики Сербской и НАТО.) Коштуница, как и Вуйович пятью месяцами раньше, заверил меня в том, что Сербия и дружественные ей страны делают все, что в их силах, чтобы обнаружить Младича и других обвиняемых, за исключением четырех генералов, обвиняемых в этнических чистках в Косово. Он объяснил, что арестовать генералов весьма затруднительно в связи с вопросом о будущем статусе Косово. «Эту задачу может выполнить сербский суд, — настаивал Коштуница. — Правительство вполне осознает необходимость сотрудничества, но в то же время отвечает и за политическую обстановку в стране».

Я поблагодарила Коштуницу. Наконец-то он подтвердил, что Сербия должна сотрудничать с трибуналом. Однако

я напомнила о том, что за несколько месяцев не было произведено ни одного ареста, хотя трибунал и другие стороны предоставляли Белграду информацию о местонахождении разыскиваемых. «Я понимаю трудности вашей страны, — сказала я. — Но мне нужны результаты. Только тогда я смогу доложить Совету безопасности о том, что Сербия в полной мере сотрудничает с трибуналом». Я сообщила Коштунице о том, что из разведывательных источников мы получили информацию о местонахождении Младича. По нашей информации, он жил в городе Опленац, южнее Белграда, а сейчас находится под наблюдением в военном комплексе в сербской столице. Я также сказала и о том, что в этих сведениях есть одна тревожная деталь: сербские власти сознательно воздерживаются от ареста Младича, поскольку Белград собирается в обмен на это потребовать от международного сообщества гарантий сохранения Косово в составе Сербии.

Коштуница фыркнул.

Я обратилась к нему с просьбой прекратить выплачивать Младичу военную пенсию. Коштуница связался со своим советником, и тот немедленно ответил, что по местным законам лишить генерала пенсии невозможно. Подобный ответ показался мне абсурдным. (Представьте ситуацию, при которой человек, обвиненный в массовых убийствах, живет на свободе и получает пенсию. А теперь представьте правительство, которое утверждает, что не может заморозить счет обвиняемого или лишить его пенсии, пока он не сдастся. А теперь представьте правительство, которое не арестовывает человека, обвиненного в массовых убийствах, а лишь вежливо просит, чтобы он сдался добровольно. Вот с такой извращенной картиной мира мы должны были, по мнению Коштуницы, смириться.) Я спросила сербского премьера, что произойдет, если политика правительства по убеждению обвиняемых сдаться добровольно не принесет плодов. Не получив удовлетворительного ответа, я потребовала немедленного ареста и выдачи обвиняемого. Я сказала, что не собираюсь вечно ждать, пока сербские власти убедят его сдаться добровольно.

После этого я бросила Коштунице кость: сказала, что прокурорская служба готовится сотрудничать с сербскими прокурорами и готова передать ряд дел Белграду. Коштуница ответил, что, несмотря на слухи и обещания, трибунал до сих пор не осудил никого из руководителей албанской милиции, которые так терзали сербов в Косово. Я ответила, что прокурорская служба к концу года подготовит обвинительное заключение против высокопоставленного командира милиции косовских албанцев Армии освобождения Косово. И это при том, что ни Сербия, ни международные организации в Косово не оказывают нам ни малейшей помощи! Я сообщила также о том, что министр юстиции Владан Батич предоставил прокурорской службе горы документов о проведенных расследованиях по преступлениям, совершенным АОК, но эти документы оказались для нас практически бесполезными.

10 октября трибуналу повезло. Следственная бригада прокурорской службы получила информацию о местонахождении Любиши Беары, бывшего подчиненного Ратко Младича в армии боснийских сербов. Беару мы разыскивали по обвинениям в геноциде, убийствах и других преступлениях, связанных с этническими чистками в зоне безопасности Сребреница и последующем убийстве около 8 тысяч мусульманских мужчин и мальчиков. Беара жил совсем рядом с Белградом. Мы немедленно проинформировали сербские власти о том, что если после афронта с Хаджичем они действительно хотят продемонстрировать готовность сотрудничать с трибуналом, необходимо окружить дом Беары, арестовать его и сразу же отправить в Гаагу. Эту же информацию мы передали и в Соединенные Штаты. У Беары не было другого выхода. Он мог только сдаться. Но белградское правительство все еще делало вид, что он сдался добровольно. На частном самолете Беара в сопровождении министра юстиции прибыл из Белграда в Роттердам. Министр попросил, чтобы я встретилась с ним в аэропорте. Самолет прилетел около 11 часов вечера. Я рассчитывала получить какую-то важную, конфиденциальную информацию, новости о произведенных арестах. Но оказалось, что министр вызвал меня только для того, чтобы я увидела, как он сердечно прощается с человеком, которого обвиняли в организации убийств в Сребренице. Они обнялись и расцеловались по балканскому обычаю, а затем охранники надели на Беару наручники и отправили его в тюрьму Схевенинген. Было совершенно ясно, что он получил весомое вознаграждение за готовность сдаться трибуналу. Я так и не узнала, что именно предложили ему сербские власти. До нас доходили слухи о том, что Белград сулил обвиняемым трибуналом солидные суммы и даже новые автомобили. Но сейчас эта стратегия была нужна трибуналу, как воздух. Суды могли продолжаться годами, а конец 2008 года неуклонно приближался.

Через месяц после ареста Беары я подумала, что стратегия «добровольной сдачи» может принести нам и самого медведя. В ВИП-зале цюрихского аэропорта я встретилась с Душаном Михайловичем и Наташей Кандич. Михайлович сообщил, что ему удалось связаться с кем-то из охраны Младича. Имя своего информатора Михайлович не назвал. Информатор сообщил, что Младич готов сдаться властям в Боснии,

Сербии или Греции, но только при условии, что его семья получит финансовую поддержку, и что ему самому будет позволено отбывать срок в России. Принять такое заявление на веру я не могла. «Мне нужны доказательства, что это сообщение действительно исходит от Младича, — настаивала я. — Предоставьте мне недавно сделанные фотографии и образец его почерка». Если на это потребуются средства, проблем не возникнет. США или другие страны помогут нам собрать деньги. С отбыванием срока в России было сложнее. Мне нужно было побеседовать с президентом трибунала и выяснить, готова ли Москва, у которой нет двустороннего соглашения с трибуналом и которая, как и Ватикан, весьма неохотно отвечает на наши письма и запросы о помощи, выполнить данное условие. Впрочем, встреча в Цюрихе ничего не дала. Прошло несколько недель. Я поняла, что новая политика в отношении трибунала, о которой в июле говорил посланец Коштуницы Вуйович, а в октябре и сам сербский премьер, в действительности оказалась всего лишь очередной muro di gomma.

После встречи с Михайловичем я вылетела из Цюриха в США Выступая перед Советом безопасности, я снова заявила о нежелании Сербии эффективно сотрудничать с трибуналом. На территории этой страны продолжали скрываться около двадцати разыскиваемых, в том числе Караджич, Младич, четыре генерала, которых обвиняли в этнических чистках в Косово в 1999 году, и другие обвиняемые, совершившие различные преступления и причастные к резне в Сребренице. Я подчеркнула, что трибунал не может выполнить задачи, поставленные перед ним Советом безопасности, если эти люди не будут переданы в Гаагу. Крайне важно было провести аресты как можно быстрее, чтобы иметь возможность объединить дела ряда обвиняемых в одних и тех же преступлениях в единый процесс, например, объединить всех причастных к резне в Сребренице. Это позволило бы не дублировать судопроизводство и не тратить драгоценное время и силы даром. «Премьер-министр Коштуница ясно дал понять, что не собирается арестовывать разыскиваемых, а всего лишь попытается убедить их сдаться добровольно, — сказала я. — Сербское правительство сознательно уклоняется от своих международных обязательств… В целом можно сказать, что отказ Белграда от сотрудничества остается основным и наиболее значительным препятствием, с которым столкнулся трибунал в деле реализации стратегии завершения работы».

Через несколько недель мы получили информацию о том, что Ратко Младич находится в Боснии и Герцеговине, то есть на территории, контролируемой миротворцами НАТО. Наш информатор сообщил, что видел его неподалеку от его родной деревни Калиновик на службе в местной церкви. Это уединенный регион, со всех сторон окруженный горами. Мы сразу же сообщили об этом в НАТО и стали ждать, что произойдет дальше. Из НАТО нам ответили, что никаких действий предпринять не удается. Полученная информация очень скудна. Добраться в обозначенный регион на машинах слишком трудно, а использование вертолетов в этом случае неэффективно.

Не знаю, что именно заставило Белград в конце 2004 — начале 2005 годов усилить давление на обвиняемых с целью убедить их сдаться добровольно. Возможно, сотрудничество активизировалось, потому что ряд видных деятелей сербской православной церкви начали жаловаться на то, что их паства впадает в нищету из-за того, что несколько упрямцев отказываются сдаться трибуналу. Возможно, в правительственных кругах распространились слухи о том, что США готовы щедро заплатить за информацию, которая привела бы к аресту обвиняемых (точно так же медицинская лаборатория в Локарно была готова платить моим братьям и мне за ядовитых змей, которых мы ловили). Кроме того, в страну из-за границы вернулось множество богатых сербов. Вполне возможно, что они, за закрытыми дверями, потребовали, чтобы сербское правительство нормализовало отношения страны с Европой и Соединенными Штатами. Может быть, свою роль сыграло участие стран-доноров, что и позволило правительству предложить разыскиваемым более благоприятные условия добровольной сдачи. (Один из белградских министров говорил нам, что из государственного бюджета на эти цели средства не выделялись, хотя согласно закону подобные расходы и предусматривались. Эти слова заставили меня задуматься: откуда же поступали деньги?) Возможно, Коштуница наконец-то понял, что его политика ведет к дипломатической изоляции Сербии. В конце 2004 года он подвергался жесткой критике со стороны США и Евросоюза. Вскоре это почувствовал весь мир. 13 января 2005 года, когда сербы отмечали свой Новый год, Госдепартамент США почти за два месяца до назначенного срока сообщил, что не подтвердит выполнение Сербией условий, необходимых для выделения Конгрессом финансовой помощи. 14 января американский посол в Сербии и Черногории, Майкл Полт, заявил, что Вашингтон сокращает объем материальной помощи стране и отзывает технических советников. 25 января комиссар по расширению Евросоюза, Олли Ренн, заявил, что нежелание Белграда сотрудничать с трибуналом мешает интеграции Сербии в Евросоюз.

Как бы то ни было, но с начала декабря 2004 до конца весны 2005 года мы стали свидетелями стремительной, почти фантасмагоричной серии добровольных сдач. Те, кого мы так долго разыскивали, один за другим стали прибывать из Сербии и Республики Сербской:

Драгомир Милошевич, бывший командир подразделений армии боснийских сербов, осаждавших Сараево, которого обвиняли в применении артиллерии и снайперов для запугивания населения города с 1994 до конца осады в 1995 году, добровольно сдался 3 декабря 2004 года.