Охота. Я и военные преступники
Шрифт:
«И сколько на это уйдет времени?» — спросила я. Ответил мне Раде Булатович, руководитель государственного разведывательного агентства Сербии: «Немного… еще несколько недель».
Коштуница без промедления перешел к тому, чего я от него и ожидала: к обещаниям арестовать Младича до конца апреля. Он просил, чтобы я позитивно оценила сотрудничество Сербии с трибуналом, потому что это пойдет на пользу страны. «Успех Сербии станет успехом трибунала», — сказал он. Эта театральная декламация казалась слишком хорошей, чтобы быть правдивой. Но у меня не было никакого выбора. Мне пришлось сказать Коштунице, что я буду ждать до конца апреля.
Я предполагала, что сложность ситуации, в которой оказались Сербия и Черногория, сделает Коштуницу более сговорчивым. Как он и его сторонники могли рисковать
31 марта я приехала из Гааги в Брюссель. Олли Рен сообщил мне, что беседовал по телефону с премьером Коштуницей и президентом Борисом Тадичем. Рен сказал им, что, основываясь на данной мной оценке сотрудничества Белграда с трибуналом, он сообщит европейскому парламенту о том, будут ли продолжены переговоры Евросоюза с Государственным союзом Сербии и Черногории.
Я ответила Рену: «Только в прошлом месяце они могли трижды арестовать Младича, но вместо этого предпочли направлять ему сообщения». Я объяснила, что в конце января сербский офицер Станко Ристич, который якобы находился под круглосуточным полицейским наблюдением, на автомобиле доставил Младича из Белграда в безопасное укрытие близ границы Сербии с Хорватией. Теперь же руководство страны не хочет раскрывать местонахождение генерала. Но я чувствовала, что Коштуница испытывает огромное давление. Он сказал, что они потеряли несколько недель из-за смерти Милошевича, и просил дать ему еще несколько недель для ареста Младича.
— Подождем до конца апреля, — сказала я Рену.
— Они действительно хотят его арестовать? — спросил Рен.
— Полагаю, что на этот раз все серьезно… Ристича должны арестовать…
Я сказала Коштунице, что готова рискнуть и предложить продолжить переговоры, но, если он не арестует Младича, это дорого ему обойдется.
Рен согласился со мной, что риск в этом случае оправдан. Я посоветовала держать санкции наготове, на случай если Коштуница не сдержит слова.
Рен повернулся к своему помощнику: «У нас есть какой-нибудь подходящий срок в мае?» Подходящего срока не оказалось, и было решено создать новый. Программу совещания 5 апреля решили разделить на две части. Проведение второй части переговоров отложили до первой половины мая. Этот срок совпал со сроками проведения в Черногории референдума по независимости. Рен позвонил Коштунице. По его словам, Коштуница сказал, что подаст в отставку, если Младич не будет арестован.
Мы стали ждать. Очень скоро стало ясно, что обещания Коштуницы — очередная muro di gomma. В марте руководитель следствия трибунала, Патрик Лопес-Террес, вернулся в Гаагу из Белграда с обескураживающими известиями. Сербы, несмотря на все усилия Коштуницы, все еще пытаются убедить Младича сдаться добровольно. Они решили, что, если им удалось преодолеть поставленный Евросоюзом мартовский срок, то можно будет выторговать еще несколько месяцев.
Наступил апрель. Потом начался май. Весенние дожди усердно поливали цветущие голландские тюльпаны. Ветер с Северного моря обдувал песчаные дюны, наше поле для гольфа и стены тюрьмы Схевенинген. Воислав Коштуница не исполнил свое обещание и не ушел в отставку. 3 мая я сообщила Олли Рену что прокурорская служба получила из Белграда подробный отчет о действиях правительства по задержанию Младича. Вместо того чтобы арестовать обвиняемого, сербские власти арестовали тех, кого подозревали в его укрывании. Более того, в белградской прессе появлялась информация о розыске, которую можно было расценить только как сознательную утечку.
Рен ответил, что немедленно сообщит президенту Евросоюза о том, что Белград не выполняет своих обязательств: «Речь идет об эффективности политики Евросоюза…» Рен немедленно отменил раунд переговоров с Белградом, назначенный на начало мая. В этом его поддержали министры иностранных дел Евросоюза,
В середине июня состоялась очередная встреча белградских властей с представителями трибунала. Руководитель правительственного разведывательного агентства Сербии Раде Булатович заявил, что наш доклад Евросоюзу был «неточным», «злонамеренным» и «политизированным». Он даже набрался наглости заявить, что не было никаких препятствий для ареста Младича, и что Белград вовсе не пытается всего лишь убедить его сдаться добровольно. Он объяснил, что его оперативники пытались передать Младичу сообщение через его сына Дарко. Полагали, что Дарко поддерживает отца и сможет убедить его сдаться. Смерть Милошевича все погубила. Булатович сказал, что отмена переговоров с Евросоюзом и референдум о независимости Черногории показали, что трибунал по Югославии — политическая организация, основной задачей которой является давление на Сербию.
Булатович рассказал нам о новых действиях Белграда по розыску и аресту Младича. Правительственная разведка, сказал он, по-новому оценила все связи Младича в армии и политическом руководстве страны. Он сказал, что сейчас никто в Сербии не хочет прятать Младича, а те, кто предоставлял ему убежище, уже арестованы. Булатович упомянул, что Джого был арестован и будет приговорен к четырем годам заключения (весьма откровенное замечание о характере сербского правосудия!). Этот приговор станет серьезным предупреждением для тех, кто решит в будущем помочь Младичу. Булатович сказал, что следователи уже изучают медицинские карты Младича, чтобы попытаться выследить его, если он обратится к врачам, у которых лечился. Он пожаловался на отсутствие поддержки со стороны военных. Булатович сказал, что офицеры секретной полиции следят за женой другого разыскиваемого, которого обвиняли в причастности к резне в Сребренице. Речь шла о генерале Здравко Толимире, помощнике Младича по вопросам разведки и безопасности. Предполагалось, что Толимир и Младич могут скрываться вместе. Булатович сказал также, что Белград пытается выяснить местонахождение Горана Хаджича, бывшего политического лидера хорватских сербов. В свое время бегство Хаджича в тот же день, когда белградское правительство получило обвинительное заключение в его адрес, было снято на пленку представителем дружественной разведки.
«Basta», — подумала я. Я уже наслушалась откровений Булатовича. Мне казалось, что при встречах с ним нужно включать детектор лжи. Я прервала его: «Предполагалось, что Младич будет арестован два месяца назад. По сообщениям прессы мы узнаем обо всем, что ваше агентство должно делать тайно. Это совершенно непрофессиональный подход… Я полагаю, что вы делаете это намеренно, для того, чтобы получить политическую поддержку. Ваши действия не приносят никаких результатов».
Я указала Булатовичу на явные несоответствия в его версии событий, то есть практически в лицо назвала его лжецом. Затем я заявила, что, если Белград действительно заинтересован в аресте Младича, то было бы более разумно следить за теми, кто его поддерживает, а не арестовывать этих людей.
Булатович попытался защититься, переложив вину на других людей. «Давление со стороны политиков заставляет нас использовать радикальные меры, — сказал он. — Мы должны показывать, что делаем хоть что-нибудь!» Еще сильнее возмущался Булатович, когда мы сказали ему, что в противоположность Сербии, Черногория прикладывает все усилия для розыска Караджича.
— Нам известно даже, в какое время каждый член его семьи в Черногории ложится спать и во сколько встает, — сказала я. — Нам известно каждое слово, произносимое в их домах.