Охота. Я и военные преступники
Шрифт:
«Но его имя! Как можно целый год прожить в Черногории под именем Караджич и не привлечь внимания полиции? Сколько Караджичей живет в вашей стране?» Мне нужно было убедиться в том, что контакты между черногорской и сербской полицией укрепились. Вуянович заверил меня, что власти его страны готовы к сотрудничеству и сделают все необходимое.
«Было бы лучше арестовать настоящего Караджича», — сказал черногорский президент. Он подчеркнул, что главные наши цели — это Караджич и Младич. Вуянович напомнил, как черногорцы внедрили своего агента в православный монастырь, чтобы следить за Караджичем. Черногорцы видели Караджича во время похорон его матери. Вуянович сказал, что черногорские власти продолжают оказывать максимальное давление на членов семьи Караджича. Они запретили выезд из страны 46 лицам, которых подозревали в связях с обвиняемыми, в том числе родственникам Караджича и настоятелю сербского православного монастыря в Милешево епископу Филарету.
«Все это потом, — подумала я. — Потом…».
Впервые я задумалась о тысячах женщин, которые потеряли своих мужей, отцов и сыновей в Сребренице, во время одной из первых поездок в Боснию и Герцеговину, незадолго до падения режима Слободана Милошевича. Ко мне обратились представители группы «Матерей Сребреницы». Они требовали встречи. Несколько сотен женщин собрались перед входом в здание ООН в Сараево. Охранники отказывались впустить их внутрь. Они сообщили, что я смогу принять только двух-трех представительниц. Могла разразиться катастрофа. Я сказала, что если охрана не впустит женщин внутрь, я выйду на площадь одна. Только после этого мне выделили конференц-зал. Я пожала руки всем этим женщинам, когда они направлялись в зал. Я почувствовала мозоли на их руках. Я видела их ветхую одежду. Я поняла, в каких ужасных условиях они живут. Я думала, что они будут жаловаться на материальные проблемы — с жильем, продуктами, невозможностью найти работу. Они заговорили все сразу, и я не хотела их останавливать… Все они требовали только одного — правосудия. «Вы символизируете правосудие, — сказала одна из этих женщин. — Вы должны судить Милошевича в Гааге». Вы не можете представить себе, насколько я была потрясена. Я почувствовала себя символом неспособности международного сообщества осуществить правосудие.
В следующий раз я встретилась с женщинами Сребреницы на мемориальной службе 11 июля 2001 года. В это время шел суд над Крстичем. Многие женщины похоронили близких, останки которых удалось идентифицировать в течение предшествующего года. Когда я вошла на кладбище, то сразу же услышала гул женских голосов, твердивших что-то на сербо-хорватском языке. Я не понимала ни слова, но я чувствовала неприязненный тон этого гула. К тому времени Милошевич уже был арестован. Но женщины требовали, чтобы трибунал арестовал Караджича и Младича. Мне не оставалось ничего, кроме как выступить. «Почему вы так шумите? — спросила я. — Мы собрались на кладбище. Давайте же помолимся». Я сложила ладони, как подобает истинной католичке: «Давайте помолимся за тех, кто похоронен здесь, и за тех, кто еще не найден». Женщины замолчали. Они раскрыли руки по мусульманскому обычаю и стали молиться. Я тоже развела руки. Мы стояли вместе. Кто-то начал молиться вслух, потом еще кто-то, потом еще…
Десятую годовщину резни в Сребренице в 2005 году я бойкотировала. Вернулась в Боснию 11 июля 2006 года. Среди мусульман я была практически единственной. Женщины стояли на коленях. Но мне дали кресло, и я была единственной сидящей среди сотен коленопреклоненных мусульман. Они наклонялись, касались лбом земли и поднимались. Быть единственной не присоединившейся к мусульманской молитве было неудобно, но я чувствовала, что это великая честь. Накануне моего последнего визита в Сребреницу, 11 июля 2007 года, «Матери Сребреницы» публично заявили, что не желают моего присутствия на мемориальной церемонии, поскольку Караджич и Младич до сих пор не арестованы. Я сказала, что все равно приеду. В тот день шел дождь. Мы с моими помощниками два часа ехали из Сараево. В Сребреницу ведет узкая дорога. По ней шли тысячи людей, утративших интерес к жизни. В их облике чувствовалась нищета, в которую ввергла их войны. Мы шли в окружении охранников, направляясь к залу для ВИП-персон. Здесь я встретилась с послом Германии. Затем появился духовный лидер боснийских мусульман, рейс-уль-улем Мустафа Церич. Он пожал мне руку и тепло приветствовал меня. Церич отлично знал, что «Матери Сребреницы» не хотели, чтобы я приезжала. «Рад вас видеть», — сказал он. Церич был очень вежлив. Он всегда поддерживал работу трибунала, несмотря на настроения, царившие в Боснии. Он всегда выступал за то, чтобы руководители страны ответили за свои действия. Я немного успокоилась. Потом Церич улыбнулся. «Расим Делич, — сказал он, назвав имя одного из наших обвиняемых, бывшего командира боснийской армии. — Он невиновен». Он все еще улыбался, и я улыбнулась в ответ: «Нет, — сказала я. — Это не так».
Церич еще несколько минут удерживал мою руку, продолжая говорить что-то вежливое и приятное. Потом он повторил: «Делич… Он невиновен».
«Нет, — снова ответила я. — Это не так».
Ситуация была почти трагикомической, но доброе отношение муфтия было для меня крайне важно. Он повел себя так, чтобы все это видели.
В тот день мусульмане похоронили останки 435 жертв Сребреницы. Мне дали белый шарф, чтобы я покрыла голову во время молитвы. Было мучительно видеть длинные ряды гробов, покрытых зелеными покрывалами, и родственников,
— Вы говорили нам, что их арестуют в прошлом году, и солгали, — сказала Мунира.
— Я не лгала, — возразила я. — Мне сообщили в Белграде, что арестуют их в течение года.
— Значит, вы наивны…
Ситуация была абсурдной. Печально видеть, как подавленность, боль и отчаяние разъедают душу этой страны. Мне не нравилось, когда меня обвиняли во лжи. Я не была наивной. Мне не нравилось, что жертвы преступлений избрали меня в качестве козла отпущения. Но я понимала их боль и сочувствовала их страданиям. Через несколько минут боснийки уже спорили друг с другом. Некоторые считали, что я заключила сделку с Зораном Джинджичем, чтобы не арестовывать Младича. Другие верили в то, что по секретному соглашению белградское правительство получило разрешение не обнародовать стенограммы заседаний Верховного совета обороны. Мы с моими помощниками пытались объяснить, что ничего подобного не было. Может быть, кто-то нам и поверил. Женщины продолжали ссориться между собой, а мне было пора спешить на самолет.
Последние четверо из 161 обвиняемого трибуналом — Младич, Караджич, Жуплянин и Хаджич — оставались на свободе вплоть до последних дней моего пребывания в Гааге. Прошло восемь лет. Приближался конец моего мандата, декабрь 2007 года, и чувство разочарования росло.
В конце лета 2007 года появились обнадеживающие сообщения о том, что арест Младича уже близок. Булатович сообщил, что сербские власти выследили 11 врачей, в том числе некоего Додера, и отслеживают их мобильные телефоны. Розыск сосредоточился на Белграде и окрестностях. В ходе этой операции агенты продолжали постоянно следить за родственниками и известными сторонниками Младича, чтобы выяснить их реакцию. Никакой реакции не последовало. Когда власти предложили тем, кто поддерживал генерала, солидные вознаграждения и освободили их от ответственности, сеть поддержки Младича заметно сократилась. Было трудно представить, что Джого, Ристич, врачи и другие, с кем беседовали полицейские и сотрудники спецслужб, окажутся настолько безумны, чтобы вступить в контакт с Младичем.
Караджич скрывался, по-видимому, где-то в родных горах на границе Боснии и Черногории. Арест его сына Саши ничего не дал. Не помогло даже публичное обращение жены Караджича, Лилии. Банковские счета семьи были заморожены, но клан Караджичей явно располагал средствами. Во время обыска в семейном доме в Пале были обнаружены 20 тысяч евро — судя по всему, часть роялти с публикации книг Караджича. Мы продолжали получать сообщения о том, что он появляется в Черногории и уезжает обратно. Мы слышали, что он скрывается в городе Прибой, чуть ниже по течению от Милешево, где находился монастырь епископа Филарета. Я вспомнила, что тремя годами раньше нам предлагали за 5 млн долларов доставить Караджича мертвым. Конечно, на такую сделку никто не пошел. Судя по всему, предложение поступило от местной полиции, для которых этот человек давно стал настоящим ярмом на шее.
Повсюду разыскивали Жуплянина, но безуспешно. Мы получали информацию о том, что его видели в Герцег-Нови на черногорском побережье. Его жена и сын были арестованы. Давление оказывалось на его невестку и любовницу, одну из восьми известных нам. От всех требовали убедить Жуплянина сдаться. Потом до нас дошли слухи, что он может скрываться в Москве.
Нам снова и снова твердили, что Хаджич вот-вот сдастся, потому что у него практически не осталось средств. Но была информация о том, что из Сербии он бежал в Румынию и может скрываться в Беларуси. Сколько денег нужно человеку с манией величия, чтобы прожить в Беларуси?
Мое ожидание продолжалось… а потом закончилось и перешло к моему преемнику. В душе возник странный вакуум. Я восемь лет боролась и на что-то надеялась, но потерпела неудачу. Северное солнце оставляет такую же пустоту, когда в конце декабря быстро скрывается за горизонтом. Холодные ветры проносятся над темными, пустыми полями для гольфа, разбиваются о голые стены тюрьмы Схевенинген, а потом уносятся в песчаные дюны и вверх к звездам. Я не вижу смысла оправдывать красивыми словами свое разочарование и ощущение упадка. Неудача есть неудача. Четверо обвиняемых, двое из которых были причастны к геноциду, остались на свободе. Безнаказанность победила, несмотря на все мои усилия. Я почти слышала смех, который звучал в Сербии. После той лжи, которую изливали на меня лидеры Сербии, после тысяч гниющих трупов, оставленных ее солдатами на полях Сребреницы, эту страну могут принять в Евросоюз, словно и не было глухих ударов по muro di gomma, которая протянулась от Брюсселя до Лондона, Парижа, Рима, Вашингтона и Нью-Йорка, словно все мы были забыты…