Охотницы за привидениями
Шрифт:
— Дом, конечно, необычный, но комнаты уютные.
— А привидений там нет? — спросила женщина насмешливо.
— Да вроде не видно, — в тон ей ответила Женька.
— Жаль. По справедливости-то надо, чтоб вся их дьяволова порода до самой смерти мучилась. Сколько народу загубили, страх.
— Лев Николаевич загубил? — удивилась я.
— Нет, этот если и придушил кого, то чужими руками, сам-то слабоват, не в родителя.
— Чем же родитель так знаменит?
— Как же, он у нас тут двадцать лет главным был по врагам народа. Говорят, от Сталина именное оружие получил, но это врут скорее всего,
— А Лев Николаевич говорил, что отец его здесь строительством железной дороги занимался.
— И «железку» на костях построили, а как же? Тоже он. Ладно, девоньки, вы на меня внимания не обращайте, дело-то, конечно, старое и нехристь этот сдох давно, так что и поминать его вроде грех, только он весь наш род извел, остались Олимпиада да мама моя, две сестры, а в семье двенадцать душ было. Всех, как косой, выкосили, дядек, теток. Я совсем маленькой была, а помню, как он маме-то сапогом в лицо… Вот злоба-то во мне и плещется на весь их род.
— Как же так? — растерялась я. — Вы говорите, отец Льва Николаевича всю вашу родню извел, а Олимпиада Назаровна у него работает.
— Так это из-за Лидочки, из-за Левкиной матери. Щелгунов ее привез откуда-то, должно быть, тоже из репрессированных… Совсем девчушка, лет семнадцать ей и было. А красавица, не рассказать. Я ее один раз видела. Он ее в этом доме держал, никуда не выпуская, точно в тюрьме. А Олимпиаду взял в услужение. Они и подружились, как сестры были. Лидочка двоих ребятишек родила, Левку и Костю, Олимпиада у них нянькой стала, и они ей как свои. Потом Щелгунов Лидочку убил, а Олимпиаде куда деваться, ребятишек-то жалко, так и осталась.
— Подождите, отец Льва Николаевича убил свою жену? — нахмурилась я.
— Да не жена она ему, а арестантка… была. Потом времена сменились, сюда учитель приехал, молодой. Ну и вышло дело, полюбили они друг друга, а Щелгунов, конечно, узнал и жену застрелил.
— И что? — Женька слушала не дыша, так потрясла ее эта история… Должно быть, все рассказанное нашей собеседницей ничего общего с автобиографией Льва Николаевича не имело.
— Ничего, — горько усмехнулась женщина. — Лиду схоронили, а Щелгунов запил, да и отдал черту душу.
— И что же, его за убийство жены по головке погладили? — не поверила я.
— По головке, может, и не гладили, но дело замяли. С одной стороны, заслуженный человек, в летах и медалях, с другой — молодая вертихвостка, путалась с кем ни попадя. Чего только не наплели: договорились до того, что она сама застрелилась. Словом, осиротели детки,
— Что другой? — испугалась я.
— А другой копия папаши. Жену убил. Здесь же, в доме. Не успел жениться, и тут же удавку на шею. Не зря говорят: яблоко от яблони…
— Когда же это случилось? — продолжила я расспросы.
— Давно… Лет двадцать назад. Косте повезло меньше, отвертеться не сумел, посадили его, но и тут выгорело: не в тюрьму, а в больницу специальную.
— Двадцать лет срок большой, — нахмурилась Женька. — Убил жену, какую-то причину он назвал? Допустим, за все про все схлопотал десять лет, это я по максимуму, на самом деле наверняка меньше. Чего ж он — до сих пор в больнице?
Женщина пожала плечами:
— Может, в самом деле у него что-нибудь с головой приключилось?
— А почему вы дом Льва Николаевича отцовским зовете? — спросила я. — Он же его недавно построил?
— Это он башню свою построил да каменный забор. А дом на этом месте лет сто стоял. Еще их прадед соорудил. Они из староверов. Здесь раньше скит был, потом дом, а в нем молельня. А Щелгунов, папаша то есть, тюрьму устроил. Так что дом новый, начинка старая, оттого про привидения и спрашиваю.
Мы с Женькой задумались над услышанным. Женщина между тем приманила котенка и стала его гладить, а потом сказала:
— Вон и Наташка.
Мы повернули головы и в самом деле увидели Наташу, она шла по тропинке с большим тазом белья в руках. Заметив нас, девушка вроде бы удивилась, кивнула, прошла мимо, а мы, извинившись перед нашей собеседницей, припустились за ней.
— Олимпиаде привет передайте, — крикнула нам вдогонку женщина.
— Обязательно, — ответила я, а Женька, догнав Наташу, взяла ее за руку.
— Наташа, мы к вам.
— Да? — спросила та хмуро. Поставила таз и добавила: — У меня белье на озере. Надо идти.
— Мы с вами, — вызвалась Женька. Девушка пожала плечами, и мы пошли к озеру. Лишь только деревня осталась позади, я осторожно спросила:
— Олимпиада сказала, вы заболели. Это правда?
— Ничего я не заболела, — рассердилась Наташа. — Я оттуда ушла. Отец ругался, а мама говорит, правильно сделала. Чертово место, доброго там не жди. Тетя Сима говорит: Олимпиада добрая, а она недобрая, она злющая и молчать велит. Только и слышу: молчи, рта не раскрывай, язык вырву.
— За что она на вас так?
— Из-за стонов этих. Говорю: стонет кто-то в подвале, — а она: «Врешь, нарочно врешь, сплетни про нас распускаешь». Какие сплетни, ее хозяев здесь сроду добрым словом не вспоминали.
— Ваша соседка рассказывала…
— Вот-вот… а она — сплетни…
— Что за стоны вы слышали? — спросила Женька деловито.
— Из подвала. И вы не верите? — нахмурилась девушка. — Я в самом деле слышала. Сегодня ночью в кладовку отправилась, а в подвале вроде кричит кто-то, а другой смеется. Жуть такая… Я к Олимпиаде… Она пошла со мной, но ничего уже слышно не было. Я к охране кинулась, чтоб дом проверили, ведь страшно же… Их и в комнате-то не было. Где-то через час пришли, сказали: дом осматривали. И этот противный Руслан с ними.