Охотник за бабочками 2

Костин Сергей

Скорость наша упала до минимально возможной. Тележка миновала знак и плелась еле-еле. Пешком бы быстрее двигались.

Я вздохнул, ни в чем не виня Министра, и прикрыл глаза. Вот сейчас батоны нас нагонят и почикают без всяческих проблем.

Но проходили секунды. Пролетали минуты. Ничего не происходило.

Я открыл глаза, заглянул за широкую спину Министра, который грустно сидел, сложа сильные руки на коленях, и сердце мое наполнилось радостью.

Батоны тоже любили детей. Они плелись с точно такой же, как и у нас, скоростью, яростно сжимали автоматы,

но даже и не думали стрелять. Они только знаками показали мне, что неплохо бы остановиться, прижаться к обочине насыпи и сдастся. Но я отрицательно покивал головой. Речь шла не о простом штрафе за превышение скорости, а о наших жизнях.

— Конец всем ограничениям, — Кузьмич кинулся к Министру, чтобы сообщить эту новость.

Министр встрепенулся, обнаружил, что все мы в целостности и сохранности и вновь налег на рычаг. Через минуту наши преследователи повторили этот маневр и мы вновь понеслись по степи. Средь ковыля. Редкой осоки. И папоротника.

Сколько это продолжалось, не знаю. Часы у меня сперли, а по местному светилу времени точно и не определить. Часа два, наверно. Не меньше. Мне даже уже надоело все. Едем, едем, а впереди нет даже намека на спасение. Батоны не отстают, но и не стреляют. То ли патроны кончились, то ли им самим все надоело, кто знает.

Я валялся, задрав ноги к небу и разглядывал проносящиеся над нами облака. Министр, словно заведенный, ритмично работал рычагом, с каждым качком уменьшая сумму выплат за спасение. Это очевидно. Иначе с чего бы это он считал каждые свое движение. Слух у меня превосходный и в данную минуту Министр уже разменял пятый миллион.

Кузьмич, все это время работавший за впередсмотрящего, подошел на широко расставленных ногах к Министру и подергал его за штанину.

— Чего тебе? — спросил Министр, недовольный, что его оторвали от счета.

— Писать хочу, — сообщил робко Кузьмич, умиленно хлопая ресницами.

— И я, — подхватил я хорошую идею.

— Начинается, — забурчал Министр, но на тормоза нажал. Видать и его приспичило.

Мы остановились и, разминая спины, спрыгнули на щебень.

Телеги преследователей остановились от нас метрах в ста и батоны быстро рассыпались по сторонам. С маком налево, с тмином направо.

— Хорошо, — сказал Кузьмич, поглядывая на небо.

— Хорошо, — согласился я, поглядывая туда же.

Министр нас не поддержал, потому, как убежал подальше в кусты. Он человек служивый, ему обильную кустистость подавай.

— Эй! Вы там! Долго еще? — батоны залезли на свои повозки и ждали только нас.

— Сейчас, — махнул им рукой Кузьмич и хихикнул, — У Министра большие проблемы.

Батоны вежливо захихикали. Вроде бы и нормальные ребята, когда не стреляют.

— Я те щас дам проблемы, — треща ветками, Министр вылез из кустов и свободно расправил плечи. Потом обратился к преследователям, — Чего разорались? На пять минут не отойти?

Батоны смутились от справедливого Министерского гнева и ничего не ответили.

Министр вскарабкался на телегу, поплевал на ладони и крикнул:

— Поехали.

И погоня вновь вошла в свое обычное русло.

На следующее утро, когда я проснулся от холодного тумана, нагло пробирающегося сквозь пиджак, ничего существенно не изменилось. Мчались мы с постоянной скоростью, не отрываясь, но и не приближаясь к преследовавших нас батонам. За ночь останавливались раза три. Перекусить, то да се. Один раз пришлось притормозить, чтобы помочь батонам поставить их тележку обратно на рельсы. На повороте под откос слетели.

Я протер глаза, посмотрел сначала на Министра, который похрапывая, не забывал работать рычагом и шевелить губами, считая качки. Потом на преследователей.

— А куда они делись? — батонов не было нигде видно.

Министр тоже проснулся, бросил рычаг и посмотрел вдаль прищуренным взором.

— Не выдержали дикой гонки, — предположил он, — Кишка у них слаба. И что нам теперь делать?

Здесь Министр был прав. Без преследователей наше бегство теряло всякий смысл. Оно ведь как получается? Как только проходит чувство опасности, сразу хочется кушать и пить. А у нас ни того, ни другого. Не копать же посреди степи артезианские колодцы. Да и не умеем мы это делать.

В полной растерянности, и даже где-то в безысходности, мы неторопливо двинулись дальше, надеясь на чудо. На него всегда надеешься, когда сделать сам ничего не можешь. И, как ни странно, чудо произошло.

Телега наша уперлась в тупик.

То, что уперлась, еще не чудо. Упереться может каждый и без последствий для себя и для истории. Чудо было в другом. Мы прибыли на местное взлетное поле.

— Чудеса! — молвил Министр.

— Так не бывает! — вторил ему я.

— Надо было ему ребра еще поломать, давно бы здесь были, — непонятно о ком, непонятно для кого сказал Кузьмич.

Спрыгнули мы с телеги, закрепили колеса булыжникам противооткатными, и зашагали навстречу местному отделению космических перевозок.

Местное отделение космических перевозок представляло из себя одноэтажное здание вокзала, с небольшим залом ожидания, тесной кассой и кабинкой справочного бюро. Вот именно к нему мы и направились.

На нас никто не обращал внимания. Черствый батон, очевидно женского полу, торговал у дверей семечками. Дежурный по вокзалу, в панаме с эмблемой на макушке, только глазами стрельнул и тут же потерял к нам интерес. Пропитанный насквозь ромом, совершенно пьяный батон попытался стрельнуть у нас сигаретку, но получил от Кузьмича весьма витиеватое послание отправиться в далекие прекрасные края.

В окошке справочного бюро виднелась румяное лицо свеженькой батонихи. Это Кузьмич подсказал, как будет в женском роде батон.

Министр постучал пальцем по стеклу.

Глаза батонихи оторвались от изучения журнала с муфельной печкой на обложке.

— Слушаю вас?

Министр даже хмыкнул от такого сервиса. Он то думал, что по всем стенам здесь расклеены наши голографии, ан нет. Все любезно и на уровне.

— Слушаю вас, — повторила батониха и улыбнулась. Зубов у нее, как и у батонов-мужчин не имелось.