Охотник
Шрифт:
Лена чувствует, что улыбается. Ей кажется, пусть и нет нужды делиться этим, что Келу с Нилоном работать понравилось бы меньше, чем он себе представляет.
— Правильно сделал. Рашборо теперь не твоя печаль.
— Слава те господи, — говорит Кел. — Мне малую надо кормить. Просто хотел первым делом отзвониться.
— Я к тебе скоро приеду, — говорит Лена. — Уложу эту ораву и покажу Шиле, где у меня что, и сразу к тебе.
— Ага, — говорит Кел с внезапным долгим вздохом. — Было бы классно.
Лена отключается, и тут на крыльцо тихонько выходит Шила, закрывает за собой
— Кел? — спрашивает она.
— Ага, — говорит Лена. — У них с Трей все шик. Они у него дома.
Шила переводит дух и осторожно выдыхает. Садится на ступеньки рядом с Леной.
— Что ж. Значит, порядок.
Молчание. Лена знает, что Шила выдерживает его сознательно, чтобы Лена могла задать любые вопросы, какие у нее могли возникнуть, — раз уж она их принимает, имеет право. Вопросов у Лены нет или, в любом случае, нет таких, на какие ей нужны ответы.
— Джонни унес ноги, — говорит она. — Кел дал ему чуток деньжат. Если повезет, все решат, что он попал в огонь.
Шила кивает.
— И тут, значит, порядок, — произносит она. Расправляет ладони на коленях.
Небо так же темно, как и поля, все сливается в единый безграничный простор. Высоко в черноте висит яркое кривое кольцо рыжины. Над ним вздымаются и ворочаются чудно подсвеченные снизу клубы дыма.
— Кел говорит, дома больше нет, — говорит Лена.
— Оно понятно, а как же. Зола одна будет. Я то место все равно на дух не выносила. — Шила откидывает голову и без всякого выражения смотрит на сияние пламени. — Мы у тебя под ногами долго путаться не станем, — говорит она. — Пару недель всего. Если старый дом Муртаха уцелеет, спрошу у них, отдадут ли. А может, слезу с горы для разнообразия. Спрошу, пустит ли нас в тот домик Рори Дунн, вместо того чтоб его на «Эйр-би-эн-би» сдавать. Аланна в школу пойдет через месяц, смогу какую-никакую работу найти.
— Оставайся тут сколько надо, — говорит Лена. — Особенно если Мэв с Лиамом будут мне собак вычесывать. С этой жарищей сбрасывают столько, что можно ковролина на весь дом набрать.
Шила кивает.
— Пойду скажу малым про их папку, — говорит она. — Переживают. Что он ушел, они расстроятся, Мэв с Лиамом точно, но я им скажу, что ему теперь хотя бы не грозит ничего. Порадуются.
— Хорошо, — говорит Лена. — Пусть хоть кто-то.
Шила отпускает смешок, и Лена осознаёт, как оно прозвучало.
— Ай, ну нет, — возражает она, а все равно тоже смеется. — Это я и имела в виду.
— Да понятно, ну, я знаю. И ты права, канешно. Просто ты это сказала так… — И обе хохочут куда сильнее, чем оно того заслуживает, так крепко, что Шила утыкается головой в колени. — Все равно что загаженный сортир чистить — «Кому-то придется…»
— «…но я не притронусь…»
— Ты ж господи…
— Мама? — говорит Аланна у двери. Она босая, на ней красная футболка не по размеру, какую Лена видала на Трей.
— Ой, Иисусе, — говорит Шила, переводя дух и утирая глаза пяткой ладони. — Иди сюда. — Протягивает Аланне руку.
Аланна не двигается с места, растерянная и подозрительная.
— Чего смешного?
— Долгий день был, вот и все, — отвечает Шила. — Долгое, так его, время. Иди сюда.
Через
— А Трей где?
— У Кела.
— Она там останется?
— Не знаю, нам много чего надо решить. У нас все только начинается.
Аланна кивает. Взгляд ее, устремленный к горе, торжествен и мечтателен.
— Пора спать, — говорит Шила. Встает, крякнув от натуги, поднимает Аланну с крыльца. Аланна обвивает мать ногами, все еще глазея ей через плечо на огонь. — Идем. — С этими словами Шила заносит ее внутрь. Лена еще некоторое время не двигается, прислушивается к звукам дома, полного людей, отходящих ко сну. Желания затягивать такой расклад у нее нет, но несколько недель иметь у себя в доме других людей кажется ей стоящим.
Со всеми этими событиями Трей пропустила ужин. Это ее заботит гораздо сильнее, чем лодыжка — та теперь размером с бейсбольный мяч и багровая, но вроде бы не сломана — или чем россыпь красных пятен и ожогов на руках, куда падали горящие хлопья. Кел, у которого руки до сих пор трясутся, не имеет в себе сил приготовить что бы то ни было существенное. Бинтует малой ногу и сооружает ей сэндвич, а следом еще один и в конце концов вываливает хлеб и всякие начинки на стол и предоставляет Трей ни в чем себе не отказывать.
Он наблюдает за ней, чтобы уловить хоть что-то из того, что за эти годы Алисса втолковала ему насчет травмы, отсроченных реакций и расстройств привязанности, но, хоть убей, ничего достойного наблюдения не засекает. Малая на вид преимущественно голодная — и вдобавок по-крупному грязная. Дорого бы он дал за то, чтоб узнать, чтo оказалось для нее важнее мести, но в нем нарастает чувство, что оно, возможно, не то, чем Трей готова была бы с ним поделиться.
Быть может, ему полагается поговорить с ней — помимо мешанины всего остального — о пожаре: о людях, которые могли потерять все, о животных, чьего обиталища больше нет, о пожарных, рискующих жизнью. Этого он делать не станет. По крайней мере, прямо сейчас его разносит вдребезги от облегчения, что Трей — вот она, вроде бы цела, и нет в нем места для вопросов совести. И к тому же оно впустую. Раз подожгла свой дом, значит, избавлялась от улик. Причину тому он видит только одну, и нет ничего, чем ее можно было бы перевесить.
— Расспрашивать я тебя не буду, — вдруг произносит он.
Трей, продолжая жевать, вскидывает на него взгляд.
— Ни о чем этом. Все, что тебе захочется рассказать, когда б ни захотела, я хочу услышать. Но спрашивать не собираюсь.
Трей с минуту обдумывает. Затем кивает и запихивает в рот последний кусок сэндвича.
— Можно в душ? — спрашивает она с набитым ртом. — Вся захезанная.
Пока она моется, Кел выходит на улицу. Прислоняется к стенке у дороги и смотрит на пожар. Несколько дней назад оставить Трей одну в доме ему бы далось с трудом, но теперь все, что ей угрожало, миновало. Кел не вполне понимает, какое причудливое сплетение привязанностей привело ее ко всем ее решениям, но оно и неважно — во всяком случае, пока; лишь бы те решения смотрелись приемлемыми извне.