Охотники на дьявола
Шрифт:
Ее мелкие черты выражали смирение и кротость, но за ними, чувствовалось, дремлют какие-то силы.
Быть может, из этой девушки могла бы выйти великая артистка… Быть может, крупная кокотка…
Ее грудь высоко поднималась и опускалась в чересчур тесном корсете. Жадным взглядом он раздевал ее, срывал с нее косынку и тяжелый серебряный кушак… Она поймала его взгляд и густо покраснела. Стыд опустил ее веки, но ненависть заставила поднять их. Дрожащими руками она положила обратно в карман письмо, отвернулась и быстро, твердыми шагами, вышла из комнаты, захлопнув дверь.
Франк Браун посмотрел
— Бедное, прекрасное дитя!.. — прошептал он. Потом, проведя рукой по волосам, он резко тряхнул головой, словно желая прогнать свои мысли, и воскликнул:
— Я хочу петь! А ты, хозяин, принеси нам лучшего вина!
Он побежал к себе, снял со стены гитару и вернулся на прежнее место.
— За ваше здоровье, г. Дренкер! — Он чокнулся с жандармом, потом с хозяином. — Хотите держать пари, что я вас перепью?
— Браво! — рассмеялся жандарм. — Только лучше не спорьте. Вы не знаете, на что способен Алоис Дренкер.
— Но я все-таки хочу держать пари! Хотите — ваша каска за мою гитару.
— Идет!
Жандарм встал, отстегнул портупею и поставил в угол тяжелую саблю.
— Я готов.
Франк настроил гитару.
— Что вам спеть?
— Мне все равно. Что знаете.
Франк Браун запел.
Он пел задорные студенческие песни, и двусмысленные шансонетки, и солдатские песни, полные грубых сальностей, которым с воодушевлением подтягивал жандарм. Франк был неистощим. Он пел то романсы неаполитанских уличных певцов, то андалусские мелодии, то матросские песни, то куплеты монмартрских кафе. Жандарм хохотал, хлопал по столу кулаками и пил стакан за стаканом. Франк Браун не отставал от него. Он пил и пел…
Хозяин уже ушел к себе, не простившись. Слышно было, как он повалился на постель, словно подкошенный. А они еще пили…
Наконец рука жандарма тяжело упала, ударив стаканом о край стола; его могучая голова грузно опустилась на грудь, и он захрапел.
Франк рассмеялся. Встал, взял гитару и подошел к окну.
Долго сидел он здесь на скамейке. Почти бессознательно коснулся он струн и взял несколько тихих аккордов.
Полились грустные бретонские песни, рожденные одиночеством, морем и вечной тоской. И в этот миг внезапно, почти инстинктивно, постиг он, что долгие годы искал ощупью, полный сомнений. В ярком свете увидел он заключительное звено длинной цепи размышлений, и им овладела твердая уверенность в себе.
Франк Браун встал. Безумный огонь сверкал в его глазах. Он подошел в столу, налил полный стакан вина и выпил.
— Черт побери! Нет никакой возможности опьянеть от вина. — Он вынул бумажник, достал из него маленькую бумажку, бережно развернул и высыпал из нее мелкий порошок в стакан с вином. Он пил, смакуя…
Медленно, с трудом волоча ноги, он вышел на улицу. Вдруг горячая волна пробежала по телу, ударила в руки и ноги… Глубоко вздохнув, он вытянул руки, поднял голову и увидел наверху, в третьем
Франк Браун быстро взбежал по лестнице, словно гонимый самой судьбой. Он вошел в свою комнату, быстро разделся, накинул халат и вышел…
Перед дверью Терезы Франк нерешительно остановился, словно боясь чего-то. Он прислушался — ни звука. Быстро откинув защелку, он вошел в ее комнату. Напротив висел образ Богоматери, украшенный веткой бука и тремя анемонами. Направо от него была чаша со святой водой, налево теплилась лампадка. Слабый свет падал на кровать молодой девушки.
Она еще не спала. Широко открытыми глазами она смотрела на него, вся побледнев, с дрожащими губами. Она не сказала ни слова, — только умоляюще смотрела на образ. Она молилась.
Он схватил ее; она громко вскрикнула, вскочила, ударила его кулаком по лицу и вонзилась ногтями в его тело.
Франк схватил девушку за талию, прижал ее к кровати, а правой рукой сдавил голову. Каким-то образом палец его попал в ее крепкие зубы; он закричал от невыносимой боли, схватил ее за косы, обмотал их вокруг руки, рванул ее голову — и только тогда разжались ее губы. Тереза не закрыла глаз и не кричала. Рядом с ним она неподвижно лежала и смотрела на него, как на чудовище, от которого некуда скрыться. Она не жаловалась и не плакала.
В этот момент его горячую грудь наполнило чистое чувство полного мира. Он заговорил и голос его звучал тихо и мягко, как звуки далекой, сладкой музыки. Странно-чарующе отдавались в ее ушах его слова. Они освежали, они окутывали ее голое, измученное тело. Только теперь она разрыдалась. Он обнял ее бережно, ласково, словно ребенка.
Тереза откинулась назад и взглянула на него. Ей казалось, что это — не тот, который только что… Она не узнавала его. И слегка, против собственной воли, она пожала ему руку.
А он продолжал говорить ей сладкие, любовные слова. Она уже не сопротивлялась его поцелуям и крепким объятиям. Она не стыдилась своих ласк… И ту самую руку, которую недавно так больно укусила, она покрыла теперь горячими поцелуями…
Он проснулся под утро и осторожно, чтобы не разбудить спящую, прошел в свою комнату и тотчас уснул.
На следующий день Франк Браун встал с радостным чувством. Он одержал три крупные победы:
— Я могу еще пить, как когда-то, и могу получать откровения… А любить — я тоже могу, как когда-то!
Он быстро оделся и сошел вниз. Терезы там не было; ему прислуживал ее отец. Оказалось, Тереза уехала к своему духовнику, но, не застав его в городе, вернулась раньше, чем предполагала.
Франк Браун ел не торопясь, надеясь увидеть Терезу. Однако, она не пришла.
Вечером он встретил ее в саду, но она убежала, как только он приблизился к ней. И в тот, и на следующий день он хотел заговорить с нею, но она избегала его, почти скрывалась. Один раз он попытался пойти к ней ночью; но дверь оказалась запертой. Временами его почти бессознательно влекло к ней. Но скоро он перестал о ней думать.