Охотники на дьявола
Шрифт:
Его мысли принадлежали работе. До глубокой ночи он просиживал над книгами, приводил в порядок таблицы и выписки и видел, как труд его растет и принимает осязательные формы.
Однажды он пошел на собрание к мистеру Питеру.
Огромная комната едва освещалась и вентилировалась одним окном, вделанным в боковую стену. Три стены ее были из голого камня и только четвертая обита досками.
Единственными украшением было большое распятие, висевшее на задней стене.
Все с жаром пели и молились. Затем Американец произнес проповедь, в которой он горячо нападал на дьявола, отца всех грехов. Он призывал к покаянию и закончил речь страстной молитвой.
Затем он спросил, не желает ли кто-нибудь «повидать свою душу».
Вперед выступил его слуга, Скуро, здоровенный детина с огромной рыжей головой, и начал каяться:
— Я был раньше черен, как дьявол в аду, а теперь, по милости Спасителя, сделался чистым. Прежде я был полон вином, а теперь я наполнился Святым Духом…
Немного разочарованный, Франк Браун ушел с собрания, когда «охотники на дьявола», как они назывались, запели в четвертый раз великопостную молитву.
Тереза стояла на коленях в исповедальне и, опустив голову на руки, закрыв крепко глаза, говорила без пауз, беззвучным голосом. Не прерывая, терпеливо слушал ее старый священник, сидевший в кресле.
Тереза умолкла. Медленно подняв голову, она посмотрела на священника беспомощно и глубоко-вопросительно.
Минуты бежали, а старик ничего еще не сказал своему духовному чаду и не знал, что он должен сказать: конечно, девушка согрешила; но так ли велик ее грех?
Ее губы опять зашевелились и тихо, так, что он скорее угадал, чем услышал ее, она спросила его:
— Ваше преподобие, правда ли, что… его… прислал рок?
Старик молчал.
Девушка поднялась с колен и подошла к нему совсем близко.
— Что же мне делать? — спросила она.
— Я не знаю, — прошептал священник.
Тереза бросилась к его ногам, зарылась головой в его рясу и разрыдалась. Старик чувствовал, как ее слезы промочили насквозь его платье; он хотел помочь ее горю, но не мог и только тихонько гладил ее по голове.
Вдруг девушка встала и схватила его руку. Она задыхалась.
— Ваше преподобие, скажите, это правда?.. Его послала судьба?
И в ее глазах светилось горячее желание и бесконечная надежда услышать: да. Он ясно чувствовал это. Он знал, что все ее существо наполнено прекрасным образом чужестранца — пылкого, мечтательного, бросающего вызов небесам.
Но, сделав над собой усилие, он ответил, не глядя:
— Не знаю.
Она разрыдалась. Бесконечное сострадание к ней заговорило в его душе; он поднял ее голову и ласково спросил:
— Разве ты так сильно любишь его?
— Да, батюшка, больше жизни.
Он тихо поцеловал ее в лоб.
— Тогда иди, дитя мое. Прими свой жребий. Это Божий промысел.
Она посмотрела на него с благодарностью; у нее не было сил сказать хоть слово. Потом, схватив его руки, она покрыла их слезами и поцелуями.
Франк Браун поздно сошел вниз: он работал всю ночь до рассвета. Тереза молча стояла за завтраком подле него и ждала его взгляда. Но он почти не видел ее. Он не заметил ни ее отсутствия, ни возвращения. В следующие дни она тоже не отходила от него во время еды, но заговорить с ним не решалась; она только прислуживала ему, немая, как рабыня.
Однажды она тихо сказала ему:
— Дон Винченцо просил передать вам привет.
— Благодарю.
Он взглянул на девушку и заметил, что она была хороша.
— Ты видела священника?
— Да, четыре дня тому назад я была в городе.
— Ты исповедовалась?
Она кивнула головой.
Франк Браун болтал с Терезой, но не прикасался больше к ней. Он был ласков и добр с нею, как с хорошеньким ребенком, присутствие которого терпят. Иногда, когда он брал лютню, он звал ее к себе: она должна была спокойно сидеть и слушать.
Когда он отправлялся кататься по озеру, то давал ей весла, и она гребла. А он молча сидел против нее и о чем-нибудь думал или мечтал.
Он приучил ее бегать рядом с ним во время прогулок, терпеливо, внимательно, как хорошо выдрессированная собака. Франк высказывал ей свои мысли, спрашивал ее совета и сам за нее отвечал: так ему легче было уяснять себе самому свои мысли.
Терпеливо, серьезно, целыми часами слушала его Тереза. Она мало понимала из того, что он говорил, но все ей казалось великим и прекрасным, а сознание, что ее господин разговаривал с нею, делало ее бесконечно счастливой.
Иногда, среди ночи, среди ночи, он приходил в ее комнату, будил, садился на кровать и начинал рассказывать. Она, по обыкновению, тихо, серьезно слушала его. Иногда он оставался у нее, смеясь, обнимал и ласкал ее, а она закрывала глаза и вся дрожала от счастья.
Однажды, уже вечером, к нему постучались.
В комнату ввалился служивший при гостинице Анджело и доложил, что барина очень просит Мариано Венье пойти навестить его жену, которая больна, при смерти.
— Но я — не врач! — заявил Франк. Однако Анджело не двигался с места. Франку пришлось еще раз повторить, что он ничего не понимает в медицине; тогда слуга вышел, но тотчас вслед за ним в комнату вошли хозяин и Тереза.
— Венье стоит внизу и не хочет уходить. Пойдите же к его жене, доктор! — сказал Раймонди.
— Но я ничем не могу ей помочь. Я — не врач, — ответил Франк.
Хозяин почесал затылок и плюнул.
— Вам ведь никто не поверит: все думают, что раз вы доктор, вы должны уметь лечить.
Было видно, что он и сам думает так же.
Наконец, Раймонди прибег к последнему доводу.
— Там теперь Американец; он хочет молиться о ее здравии; вы можете сделать для нее столько же, сколько и он.