Охотники за алмазами. Открытие века
Шрифт:
В Нюрбу Лариса и Наталья Николаевна Сарсадских добрались самолетом. Здесь было несколько теплее. Листья на деревьях еще не полностью облетели. Приятно зеленела тайга, обступающая аэродром, над которым висело облако пыли. На аэродроме шла напряженная работа, как в столичном аэропорту — одни самолеты взлетали, другие — заходили на посадку. Штабелями лежали грузы — ящики, мешки, бочки… И сама Нюрба чем-то походила на город. Просторное село свободно располагалось на высоком берегу Вилюя. Геологи принесли заметное изменение в спокойном течении жизни старинного поселения. Появились новые улицы из сборных щитовых домов.
Весна и осень — самые шумные времена в Нюрбе. Особенно осень. Весной — видна озабоченность и деловитость. Отряды геологов уходят в тайгу, улетают в далекие районы, уплывают на лодках и баржах. А осень — время подведения итогов и наслаждения радостями жизни. Фасонно бородатые или тщательно, до синевы, выбритые молодые люди, познав одиночество и бесприютность кочевой жизни, с жадностью набрасывались на очаги культуры — на газеты и журналы, смотрят по нескольку раз старые кинофильмы, весело и беззаботно тратят заработанные рубли в магазинах и столовых, заказывая самые вкусные местные блюда, и дорогие вина. Иными словами, живут по-праздничному.
Там, в тайге, не было ни отгулов, ни выходных. Некуда было сходить, негде истратить копейку. А здесь — почти городской комфорт. Просторный вместительный барак, именуемый гостиницей, превращался в эти осенние дни в шумный веселый пароход, который плыл в будущее. Отмечали успехи и удачи, веселились группами и шумными компаниями. Но все это было лишь прелюдией к главному торжеству — традиционному «вечеру полевиков».
Так повелось у геологов издавна: заканчивать летний сезон шумным общим праздником, который ставил своеобразную точку, подводил разделительную черту между прошлым, которое уже ушло в историю, и будущим, которое ждало впереди, отсчет времени которого начинался именно после «вечера полевиков».
После торжественного собрания устраивали общий ужин в поселковой столовой, в просторном продолговатом унылом зале с деревянными квадратными колоннами, подпирающими низкий потолок. Столовая служила главным местом встреч и расставаний, своеобразным почтовым пунктом. На колоннах и на стенах, в условленных местах, известных адресатам, часто оставляли деловые надписи, информационные, вроде: «Вася, я на Соколиной косе», «Серж, пятнадцатого умотали на Марху в 130-ю, догоняй», бытовые — «Ваня, не прозевай очередь на холодильник, меня не будет до ноября», лирические — «Сонечка, в конце сезона выделяют комнату, решайся!», философские — «Нигде нет счастья, а жизнь — сплошная мерзлота», и даже поэтические — «Далдын принес алтын, а на Вилюй — хоть смотри, хоть плюй»… Одним словом, общепитовская столовая являлась своеобразным общественным центром, куда забегали не только пропустить «сто пятьдесят» да поковырять вилкой в стереотипных, традиционных по всей стране котлетах с гарниром из переваренных макарон…
Но в день «вечера полевиков» поселковая столовая преображалась. Она закрывалась сразу же после обеда, и в зале начинали хозяйничать жены местных геологических начальников, расторопные техники и лаборантки, стараясь за несколько отпущенных им часов превратить это обшарпанное помещение в нечто похожее на банкетный зал. Украшали как могли и чем могли. На стенах появлялись приветственные лозунги, самодеятельные художники и юмористы на листах ватмана рисовали карикатуры, в которых, главным образом, доставалось терпеливым снабженцам и скупой на авансы бухгалтерии. А с вымытых абажуров, от стены до стены развешивались новогодние бумажные фонарики, разноцветные флажки и ленточки. К назначенному часу столы стояли встык, образуя гигантскую букву «П», а в углу — взятая со склада новая радиола и к ней — куча простых и долгоиграющих пластинок.
На «вечер полевиков» каждый надевал самое лучшее и праздничное, привезенное с Большой земли и таившееся в течение летних месяцев в чемоданах, сданных в камеру хранения, или приобретенное здесь, в закрытом спецмагазине, то бишь по разнарядке начальника, на складе экспедиции. Женщины, особенно местные «львицы», устраивали своеобразное соревнование, щеголяя вечерними и дорогими нарядами, туфлями, демонстрируя свои прелести, свой вкус и оклад мужа, помноженные на местные возможности и требования «крика моды».
Заштатный районный центр, о существовании которого еще пару лет тому назад никто не знал, кроме местного республиканского начальства, вдруг превратился в столицу алмазного края, а «вечер полевиков» — в главное торжество года. Побывать на празднике геологов у нюрбинцев считалось большой честью. И поэтому всегда, по заведенной Бондарем традиции, на вечер приглашались главные руководители райкома, райисполкома, председатели колхозов, местная интеллигенция. Незадолго до торжества стало известно, что прилетел Борисов, первый секретарь Якутского обкома, и он тоже примет участие в торжестве.
В тесной комнате, что в конце барака, с одним окном, с двойными рамами, готовились к вечеру Кинд, Сарсадских и Попугаева. На троих — один чугунный дымящийся утюг с жаркими красными углями внутри, один стол, сбитый из неотесанных досок, покрытый старым байковым одеялом, одно небольшое зеркало, раскаленная электропечка на табуретке со щипцами для завивки волос да три железные койки с новыми, пахнущими складом, матрасами, а на них — раскрытые чемоданы с помятыми личными «тряпками». За окном, в репейнике, выкинутые за ненадобностью, отслужившие свой срок стоптанные сапоги, выгоревшие на солнце брезентухи, стеганые куртки, брюки…
Женщины спешили. Они опаздывали. Кинд прилетела лишь сегодня утром. Как водится — расспросы и вопросы.
А когда спохватились, времени на сборы, на подготовку к вечеру почти не оставалось. И началась спешка. Гладили платья, которые за летние месяцы основательно измялись в чемоданах, торопливо прихорашивались, завивали волосы, обычным черным карандашом из набора «Художник» старательно подводили брови, подкрашивали тушью ресницы, одним словом, делали то, что обычно делают нормальные женщины в нормальных условиях жизни. Но для них, пробывших месяцы в тайге, эти обычные «прихорашивания» превращались в проблемы — не так ложилась тушь, локоны волос завивались не в ту сторону, а платье почему-то стало убийственно свободным, хоть перешивай…
В дверь постучали. Женщины на мгновенье замерли, потом дружно и требовательно закричали:
— Нельзя! Нельзя!..
Лариса схватила с ближайшей койки платье Натальи Николаевны и спешно закрылась им. Она вышагивала в шелковой комбинации, тонких чулках и лакированных остроносых туфлях на высоченных каблуках. Схватив платье, умоляюще просила:
— Никого не пускайте!..
За дверью стоял Григорий Файнштейн. Его узнали по голосу. И по голосу угадали, что он уже слегка навеселе.