Охотники за ФАУ
Шрифт:
Стемнело. Стрельба прекратилась. Только трещали горящие сараи, и в них рвались боеприпасы, создавая впечатление, будто из совхоза бьет артиллерия.
Уходили в одиннадцать ночи. Над городом стояло багровое зарево. В совхозе догорали конюшни, дома, склады.
Багровый отблеск огня лежал на стенах, деревьях. Казалось, будто и лица и руки людей в крови.
Баженов загрузил все девять повозок ранеными. Два минометчика, тоже раненые, требовали, чтобы погрузили и наши минометы, оставшиеся без мин.
Баженов сначала отказал, но потом согласился: не оставлять же оружие противнику. Сверху минометов посадили раненых. Легкораненые, кто мог владеть оружием, — охраняли. Трех бойцов послали вперед, а две пары шли по сторонам. Баженов с карабином шагал впереди обоза, чуть слева… На багряном фоне далекого пожара движутся люди и повозки. Из тьмы появляются одиночки, пары, небольшие группы и присоединяются к ним. Богун, Рябых и еще двое опрашивают их — не затесались бы власовцы. Когда через час остановились на первый привал, набралась почти рота.
На огненном фоне хорошо заметно, как вокруг черных силуэтов дымятся потные гимнастерки, потные спины лошадей.
Очень это трудно: быть проводником темной ночью, да еще в степи без ориентиров, да еще вести не напрямик, а по кривой, и чтобы на изгибе дуги непременно оказалось село Большие Хуторки, и притом обязательно с внутренней стороны дуги…
Единственный ориентир — пожар в городе. А глянешь на него, так после этого и небо и степь — сплошной черный полог. Закроешь глаза, долго не открываешь. Захочешь ориентироваться по звездам, а они кружатся, кружатся— звездный хоровод, да и только. Смотришь на компас, а стрелка двоится…
Шли они, долго шли. Раненые просят остановиться, дать отдохнуть, а хочется обойти село, вот тогда и отдохнуть. Оно ж должно быть видно на фоне пожара…
Много советчиков у Баженова. Одни советуют взять левее, другие — правее. А он вдет себе, как ему кажется правильным, и не мог бы сказать, что руководит его чувства ми и мыслями.
Легкораненые совсем притомились. Пришлось остановить обоз. Все пешеходы легли. И вдруг слева, из темноты, донесся крик петуха. Каких-нибудь метров сто! Всмотревшись, можно было увидеть чуть розовеющие стены. Село! Какое? А вдруг — Малые Хуторки?
Баженов послал на разведку Богуна и Рябых. И чтобы принесли воды напиться, а то тяжелораненые совсем извелись.
Лежали люди. Понуро стояли кони.
Богун и Рябых вернулись очень скоро. В селе полным-полно танков. Село-как вымерло. На танках кресты — немецкие!
Баженова удивило: как он точно вывел обоз; и испугало, что он привел раненых на смерть. Надо уходить, и поскорее.
Вдруг на темном фоне села засветился четырехугольник. Кто-то, оставив дверь открытой, вышел наружу. Часовой? Фриц по нужде? Или селянин? Вряд ли у селянина, да еще в такой час, будет гореть в хате яркая лампа.
— Лежать! Тихо! — приказал Баженов.
— Лежать! Не кашлять, — передал Богун.
— Лежать! Не шевелиться! Не кашлять! Не стонать! — пошло дальше по цепи.
Дверь не закрывалась. Если вышел по нужде, то уж что-то очень долго. А если наблюдает, то ведь силуэты лошадей и повозок очень хорошо видны на ярком фоне пожара. Чего же он ждет? Почему не уходит? Стоило фашисту их заметить, даже выпустить осветительную ракету, и танки, ослепляя фарами, ринутся на них.
Подполз Богун, а с ним еще двое.
— Так шо имеется два десятка счетверенных гранат. Я уже роздав их хлопцам. Як шо танки пидут на нас, то вы з подводами бежить до грейдеру, тильке не купно, а рассосредоточено, а мы хитлеров тут задержимо.
— Есть еще вариант, — зашептал лежавший рядом с Богуном. — Не ожидая, пока танки нападут на нас, мы сейчас же, первыми, нападем на них. Залезем в немецкие танки и будем бить из танковых пушек в другие танки и в фашистов.
А то можно поджечь гранатами головные танки на улицах, чтоб задержать другие.
Баженов подумал и объявил свое решение:
— Мы не можем, — сказал он, — рисковать ранеными. Если в селе фашисты поднимут тревогу, тогда и вы товарищ- как ваша фамилия?
— Старшина Стукалкин!
— Возглавите сводную роту. Богун будет спасать раненых, а мы…
— Товарищ старший лейтенант!
— Не вступайте, товарищ старшина, в пререкания!
Баженов так и не понял, как мог не заметить их фашист. Или он плохо видел в темноте, после огня лампы?
Так или иначе, но яркое пятно дверного проема исчезло. Баженов поспешно встал, и все вскочили.
— Двигаться тихо, не спеша, — приказал он.
И двинулись тихо и не спеша; но уже через сотню шагов заспешили. Затарахтели колеса по мерзлой земле.
Через рельсы и грейдер гнали коней вскачь. Кричали раненые в повозках.
А потом, успокоившись, медленно двинулись на северо-восток. Лишь бы не выйти на южную окраину Поляновки, которую удерживает противник!
Их окликнули партизаны, и все облегченно вздохнули.
— И как только вы не заблудились в степи, — удивлялись партизаны. Они дали своего проводника, и тот уверенно повел их в Герасимовку.
Лишь проходя мимо темных разбросанных бревен бывшего узла связи, Баженов ощутил гнетущую усталость. Хотелось лечь вот тут же, на дороге. Пульсирующая боль в голове затрудняла дыхание.
Баженов вошел к полковнику Орленкову, поднес руку к виску, хоть на голове и не было головного убора, и начал:
— Старший лейтенант Баженов… В Но тут он уставился на шелковый абажур, пробормотал: «То огонь, огонь…» и упал без сознания.