Охотники за головами
Шрифт:
Такие мысли посещали ее не в первый раз, но найти другого человека за то же жалованье было невозможно.
— Ты не поверишь, дорогая, во сколько обходится мне эта гостиница, — жаловалась мадам Роблес своей дальней родственнице, Хулии Бальтазар, — уже давно я не получаю никаких доходов, а весь персонал, ты не поверишь, Хулия, я держу только из-за доброты.
— О, Кончитта, ну кто в городе не знает о твоей доброте?
Дамы ненавидели друг друга, но, поскольку другой компании у них не было, они находили утешение в обществе друг друга.
Еще одной их компаньонкой была владелица двух булочных вдова Сальваторес. Ее булочный бизнес процветал, однако у вдовы было много проблем с сыном — малышом Энрике-Хуаном.
«Малышу» было двадцать семь лет, и он постоянно попадался то с наркотиками, то с оружием, то с крадеными вещами.
Вдове Сальваторес приходилось выручать сына за взятки, и со временем районный комиссар полиции Блинтонс сумел выстроить себе симпатичный особнячок…
Дверца красивого автомобиля открылась, и оттуда вышел пожилой джентльмен. Мадам Роблес перестала есть орехи и максимально свесилась вниз, пытаясь определить возраст гостя. Она давно была разведенной и в каждом мужчине видела потенциального спутника жизни.
Наконец спустился Джордж. Ковыляющей походкой он подошел к гостю, и они о чем-то заговорили. Как ни старалась мадам Роблес, услышать хоть что-нибудь ей не удавалось. Мешал доносившийся с площади шум.
Неожиданно из машины вышла женщина.
«Вот так фокус!» — неприятно удивилась мадам Роб-лес. Ведь она уже положила на нового гостя глаз.
«С другой стороны, они заплатят за двоих», — вспомнила она и немного успокоилась. Оставалось только всучить этой парочке единственный в гостинице люкс, который назывался так с большой натяжкой.
Покинув балкон, Кончитта вышла в холл и, увидев одну из горничных, крикнула:
— Полин!
— Да, мадам… — отозвалась та, досадуя, что попалась на глаза хозяйке.
— Подойди ко мне, Полин. Девушка подошла ближе.
— Пойди в люкс и разгони тараканов.
— Я их боюсь, мадам! — взмолилась горничная.
— Перестань привередничать, Полин! Мы в одной команде или нет? Когда ты забеременела от солдата, кто тебе помог?
— Извините, мадам… Я уже иду.
— То-то же. Да побыстрее, клиенты, должно быть, уже возле лифта.
73
Сумасшедший голод разрывал «первого» как яростный зверь. Острые клыки впивались в иссушенную плоть и вызывали жуткие судороги. И хотя в привычном понимании тела не было, его боль всегда присутствовала.
«Первый» ничего не видел, ничего не понимал и ничего не слышал. Он только страдал и жаждал пищи.
— Пошел вон, бродяга. Чего смотришь? Иди отсюда, пока я не вызвал полицию! — послышался чей-то голос.
Все существо «первого» возликовало. Вот он шанс испытать минутное удовольствие и еще на несколько часов отдалить новые голодные судороги.
— Чего смотришь, тварь?! У меня в доме ружье — так и знай!
Вот он мягкий, вот он податливый, такой нежный — сам просится быть съеденным. Старик, конечно, но в нем есть достаточно плазмы, чтобы забыться на несколько часов.
«Первый» сделал бросок и обволок чужое тело своей голодной оболочкой.
Словно ключ к незнакомому замку, он подобрал тонкое колебание, которое заставило раскрыться это теплое тело, растаять, как свеча, и одарить «первого» своей жизненной субстанцией.
Голодные спазмы отступили, и им на смену пришли покой и дрема.
«Первый» блаженствовал на волнах удовольствия Он убил еще одного и убьет тысячи и миллионы, лишь бы не испытывать этих страшных мучений.
«Я завоюю весь мир в обмен на одну-единственную тихую смерть… Я жажду смерти, как никогда не жаждал жизни… Кто из смертных не желал быть бессмертным и кто из бессмертных не желал перемен?»
Треск сгорающего трупа вернул «первого» к незнакомой реальности. Пищи больше не было. Лишь обугленная оболочка того, что минуту назад было живым существом.
Теперь это была только остаточная форма. «Первый» мог поглотить и ее, но форма трудно разлагалась. Сейчас в этом не было необходимости, поскольку вокруг хватало живых людей — их можно было пить, как из моря.
«Первому» стало настолько легко, что он вспомнил о чем-то бесконечно далеком…
Дыхание летнего вечера. Полумрак заплетенной плющом беседки и шепот. Горячий шепот, который обжигает лицо и заставляет сердце колотиться с неимоверной силой.
— Ты знаешь закон, Замилах… Если победишь ты, я стану твоей навеки, а если Алоиз, я буду вынашивать его детей.
— Нет, принцесса, ты останешься моей.
— Это только слова, Замилах. Ты же знаешь, что Алоизу нет равных. Он убьет тебя. Поговаривают, что он заключил договор с черным Магрибом. Он посвящает Магрибу свои жертвы, и Магриб помогает ему.
— Но я тоже могу заключить такой договор… — страсть сжигает Замилаха, и он готов на самый отчаянный поступок. — Я заключу договор и отдам ему свою смерть!
— Не говори так, Замилах! Я не стою такой страшной жертвы!
— Стоишь, моя принцесса. Ты стоишь тысячи таких смертей. Тебе я отдам жизнь, а смерть моя достанется Магрибу…
«Первый» равнодушно пролистал картину поединка. Крики толпы, блеск мечей и отрубленная голова Алоиза с оскаленными зубами и уставившимися в небо глазами. А затем предательский удар в спину — жрец Магриба обманул его и подослал убийцу.
«Не верь посулам Магриба…» — это была последняя мысль Замилаха, перед тем как стать вечным рабом.
Знакомая жесткая волна коснулась «первого», и он ощутил приближение собратьев.
Они стонали и плакали, терзаемые голодом. Почувствовав состояние «первого», они остановились. Постояли немного, завистливо вдыхая жалкие остатки, и двинулись к дому, где нашел свою пишу «первый».