Охотники за мифами
Шрифт:
Оливер покрепче обнял подушку и откинулся на спинку дивана. Его взгляд пересек салон и остановился на темноте за стеклами. В свете окон падающий снег будто сиял.
— Нет. Никакого, даже малюсенького. Но я не могу не думать об этом. Семья Джулианны богата, все они здешние и очень дружные. Мы с ней оба работаем на компанию, ту самую, которую помог основать папа. Наши отцы входят в совет директоров банка. Они вместе играли в гольф в клубе. Джулианна втянута во все это, как и я. И если я женюсь на ней, это будет моей последней уступкой отцу. Не отступлением даже, а самой настоящей капитуляцией. Я потеряю свой последний призрачный шанс на то, что когда-нибудь смогу делать то, чего хочу я, а не он. Как… как мама.
— Олли, мама ни перед кем не капитулировала. Она не перестала после замужества делать то, что ей нравится…
Он горько усмехнулся:
— Может, и не капитулировала, но жила в плену. Подумай об этом, сестренка. Посмотри на этот дом. Одна-единственная комнатка, где маме позволялось делать то, что она хотела, и которая могла быть такой, как хотелось ей, а не какой, по мнению мистера Воображение, ее хотели бы видеть другие.
Колетт ласково положила руку ему на плечо.
— Оливер, я знаю, что отец бывает ужасен, но сейчас ты несправедлив. Все супруги идут на компромиссы. Собственно, в этом и заключается смысл брака. Да, папа может надавить, но…
Она смолкла, наткнувшись на его взгляд.
— Если бы маме пришлось пойти на компромисс и поступиться частью своих интересов ради интересов отца, я мог бы это понять. Но у него нет никаких интересов, кроме работы. Он имеет четкое представление о том, как должны обстоять дела, но это касается исключительно приличий, а не пристрастий. Мама твердила мне, что он не всегда был таким. Она рассказывала, что, когда встретила отца, у него в глазах сияли звезды. «Как у тебя», — говорила она. Но в какой-то момент эта часть его существа исчезла. Только не для нее. Ее переполняла страсть, и… неважно. — Он махнул рукой. — Извини, что завел этот разговор. Просто с тех пор, как она ушла, я смотрю вокруг и вижу этот дом, и мне так чертовски тоскливо…
Колетт секунду поколебалась, покусывая нижнюю губу, и неуверенно произнесла:
— И что? Ты боишься, что у вас с Джулианной выйдет то же самое, только наоборот? Так?
Он медленно кивнул.
— Но самое мерзкое то, что я в конце концов наверняка начну сердиться на Джулианну так же, как теперь сержусь на отца. Разве это справедливо?
Колетт покачала головой:
— Нет.
Несколько секунд она молча смотрела на него, а потом обеими руками взъерошила свои волосы и рассмеялась — не весело, а изумленно.
— Господи, Оливер! И что теперь? Две недели до Рождества. Свадьба завтра! На нее приедут триста человек. Будут гости из Лос-Анджелеса, Лондона, Нью-Йорка!.. Я тебя не уговариваю. Не хуже любого другого понимаю, какая это страшная ошибка — вступать в брак, зная, что это неправильно. Но если уж ты собрался отменить свадьбу, ты должен быть абсолютно уверен!
По телу Оливера пробежал холодок. Он погладил подбородок, испытывая странное физическое удовлетворение от уколов щетины. Что-то жгло его изнутри, но он не знал, тот ли это страх, о котором говорили они с Колетт, или просто чувство вины. В горле все еще было сухо, а в груди — пусто и тихо, словно сердце взяло паузу, чтобы дать ему возможность подумать. Он поднял голову и мрачно взглянул на сестру:
— Полагаю, бегство — не вариант?
Колетт нежно улыбнулась:
— Боюсь, ты уже слишком большой.
— А жаль.
Он снова впал в задумчивость. Сестра встала и прошлась по комнате, словно видя ее впервые. Она погладила несколько знакомых с детства безделушек, пробежалась пальцем по книжным корешкам, потом сняла с полки детектив Агаты Кристи. Боковым зрением Оливер следил за ее передвижениями, хотя прямо взглянул на нее только раз, когда она одобрительно хмыкнула, вытащив книжку, и продолжила осмотр полок, прижав детективчик к груди, как талисман.
Оливер растянулся на диване, опершись головой о стену. Они с Джулианной вполне ужились бы. Оба одного круга, а кроме того, она понимает его мечты. Впрочем, это-то как раз плохо, потому что, понимая, она никогда не рассматривает их как нечто большее, чем просто мечты.
Он закрыл глаза и представил себе будущее в этом доме или в другом, похожем на этот; свою жизнь с яркой, живой, красивой девушкой, которая хочет создать с ним семью. И — наверное, потому, что за окном была зима и приближалось Рождество, — Оливер представил рождественское утро и детишек, разворачивающих подарки под елкой, которую украсил он сам. А если они будут богаты, тем лучше. Ему не придется бояться за благополучие детей. То, что надо, — не так ли?
— Дерьмо, — прошептал Оливер, прижав ладонь ко лбу.
Колетт резко повернулась:
— Что?
Не успел он ответить, как в коридоре загремел знакомый голос, звавший его по имени. Брат и сестра повернулись к открытой двери, ведущей в коридор. Колетт взглянула на Оливера.
Тот сделал глубокий вдох и крикнул:
— Я здесь!
Тяжелые шаги приблизились, и мгновение спустя в дверном проеме возникла фигура отца. Лицо его исказило непривычное нетерпение. В конце концов, он, Максимилиан Баскомб, никогда не считал подходящим для себя занятием гоняться по дому за детьми.
— Следовало догадаться, где искать тебя в первую очередь, — сказал старик.
«Старик, — подумал Оливер. — Какое странное слово». По отношению к Максу, который в свои шестьдесят шесть находился в отличной форме — Оливеру таким никогда не стать, — оно казалось почти оскорбительно-ироничным. Возраст отца выдавала только проседь в волосах. Но в сознании Оливера слово «старик» никогда не связывалось с возрастом. Для него Макс всегда был «стариком». Глупое прозвище, дань дурацкому телевидению шестидесятых. Но учитывая формализм, царивший в доме Баскомбов, обращение «отец» казалось слишком щедрым.
— Что случилось? — спросил он.
— Ничего. Не могу найти Фридла, — коротко ответил старик, протягивая трубку радиотелефона, которую Оливер сразу не заметил. — Джулианна на проводе.
Оливер застыл на месте. Он глядел на отца с приоткрытым ртом, сознавая, что выглядит как впавший в ступор идиот. Потом перевел взгляд на трубку и, только протянув к ней руку, понял, что творится в его душе.
— Благодарю, — сказал он больше по привычке, чем из вежливости.
— Олли? — окликнула Колетт. В ее голосе звучали забота и удивление.