Охотники за сокровищами
Шрифт:
– Она укрывает немцев! – крикнул кто-то.
– Коллаборационистка! Коллаборационистка! – разносилось по всему музею.
Спокойная, несмотря на дуло, приставленное к ее спине, Валлан показала собратьям-французам, что в подвале конечно же не было ничего, кроме котлов, труб и произведений искусства. А затем, невзирая на протесты, выставила их вон. Она была железной женщиной. Сильной и своевольной, ее легко можно было не понять и даже недооценить. Она обладала своими представлениями о долге и чести и продолжала защищать свои принципы даже под дулом автомата. Роример не знал точно, зачем Жожар рассказал ему эту историю: чтобы подчеркнуть скрытность и решительность Валлан? Сообщить о том, что у директора Лувра и его подчиненной много общего? Ведь Жожару тоже угрожали соотечественники.
Но как бы то ни было, Роример добился своего. 16 декабря, вернув
– Она знает куда больше, чем рассказала нам, Джеймс. Может, с тобой она будет откровеннее.
Историю образования этих девяти складов Оперативного штаба поведала Роримеру сама Валлан, когда они отправились их осматривать. Шпионя в музее, она собрала адреса всех крупных нацистских складов в Париже, как и всех главных нацистских воров. Она сообщила эту информацию Жожару в начале августа. Он в свою очередь передал сведения новому французскому правительству. Несколько работ были возвращены в Лувр, а дальше – тишина. И вот Роза впервые отправлялась на склады, ради обнаружения которых сделала так много.
Они не нашли ничего особенного. На одном складе лежали тысячи редких книг, на другом – несколько незначительных работ, оставленных после того, как здесь побывало французское правительство. Иными словами, очередной тупик, еще одна неудача. И хотя в письмах домой Роример все еще утверждал, что любит свою работу, удовольствие от нее омрачалось сомнениями и даже разочарованием.
Роример скучал по дому. В Англии он решил не посылать родным сентиментальных писем, потому что они только «вызовут у пишущего и его корреспондентов лишние переживания». Шесть месяцев он послушно следовал собственному правилу. Но в конце октября не выдержал и написал жене: «Я часто, если не постоянно, думаю о твоих бедах. Я бы и хотел помочь тебе в житейских делах, но понимаю, насколько глупо сейчас пытаться делать что-то, кроме планирования нашей счастливой совместной жизни в будущем. Я не спрашиваю о нашем ребенке, не пишу, как я мечтаю увидеть Анну. Это будет нечестно. По той же причине я сказал тебе ранее, что не пишу слезливых писем о растраченных впустую эмоциях. Но когда я вижу ребенка нашего консьержа, я понимаю, как тяжело лишиться тех счастливых минут, что мы должны были проводить вместе».
Анне было восемь месяцев, и отец никогда ее не видел. И даже не надеялся увидеть дочь в ближайшем будущем.
Он был измотан, он смертельно устал. И служба становилась все тяжелее – его удручали череда неудач, жестокая бюрократия, бесконечные мелкие неприятности, отдаленность от семьи и друзей. В конце ноября чашу переполнило одно, казалось бы, ничтожное происшествие: украли его любимую пишущую машинку, которую он приобрел, продвигаясь с войсками по Франции. Стоила машинка, может, и гроши, но других было не купить, и ему пришлось писать матери с просьбой выслать ему новую, на что требовалось специальное разрешение армии. Мать без конца просила писем, писем и еще писем, а как он будет писать их без машинки? Несколько недель спустя (но все еще без машинки) Роример оглядывался назад и не понимал, почему так взвинчен. Он не сознавал, что его проблема куда глубже. Несмотря на все ужины, великолепные памятники Парижа и веру в свою работу, он понемногу начинал понимать, что настоящая работа по охране памятников была не здесь. Все самое важное уже находилось в Германии, а Роример терпеть не мог быть вдалеке от самого важного. Возможно, он еще не отдавал себе отчета, что для него эта война была прежде всего возможностью выполнить «то, что называют службой на благо человечества», и ему не терпелось это сделать.
Вот почему он не слишком расстроился, когда в складах Оперативного штаба не нашлось ничего интересного. Стоя там и оглядывая пустые комнаты, он представлял их входом в какой-то другой мир. Впервые за эти месяцы он приблизился к чему-то большому. Один лишь вид складов, которые нацисты набивали ящиками «конфискованных» вещей, помог ему понять масштабы грабежей. Это был не случайный ущерб, не акт возмездия, а огромная сеть тщательно спланированных воровских операций, раскинутая по всему Парижу, по всем дорогам, ведущим в Германию, вплоть до кабинета Гитлера в Берлине. И показал ему эту сеть Жожар. Жожар был дирижером оркестра, человеком, играющим в собственную игру, единственным, у кого было достаточно дальновидности и связей, чтобы хоть как-то противостоять нацистской жадности. Он защитил музеи и государственные коллекции, но почти ничего не смог сделать, чтобы спасти частные коллекции – бесценные произведения искусства, принадлежавшие французам. Жожар приоткрыл ему дверь в «потерянный мир», но именно Розе Валлан суждено было стать его проводником.
Первые девять объектов, которые опознала Валлан, были зданиями. Десятым и, несомненно, самым важным – художественный поезд. Тридцать шесть ящиков, которые она с таким трудом нашла в последние ужасные дни нацистской оккупации, вернулись в Лувр, но к началу октября еще сто двенадцать не были найдены. И, несмотря на постоянные запросы Жожара, никто не мог сообщить музейщикам, что с ними сталось. Информация о том, на какой путь отогнали оставшиеся «вагоны искусств», затерялась в бюрократической неразберихе. Загадка внезапно разрешилась сама собой 9 октября, когда с Лувром связалась муниципальная полиция Пантена. Они неоднократно обращались в правительство, но так и не дождались никаких действий в связи с поездом, стоявшим рядом с Пантеном, под мостом Эдуара-Вайяна. У полиции не хватало людей, чтобы охранять предметы искусства, к тому же поезд находился в опасной близости к товарным вагонам с оружием и боеприпасами.
Музейщики ринулись в Пантен. 21 октября Роза Валлан послала Жаку Жожару записку, сообщая, что между 17 и 19 октября последние сто двенадцать ящиков «обнаруженных предметов искусства» были наконец доставлены в Жё-де-Пом. Некоторые ящики были вскрыты, что-то пропало, и Роза переживала, что «точно так же разграбят и большинство товарных вагонов поезда, содержавших конфискованное имущество евреев». Это и были те самые сорок шесть вагонов, осмотреть которые они приехали с Роримером.
Из здания станции навстречу им вышел какой-то старик.
– Я месье Малербо, начальник станции.
– Это вы направляли «поезд искусств», тот самый, в котором были Сезанн и Моне?
Мужчина настороженно взглянул на Роримера, затянутого в форму, и на невзрачно одетую женщину, курящую сигарету за его спиной. В Париже все еще было полно немецких шпионов и диверсантов, и многих из них снедала жажда мести. Осторожность не помешает.
– А вы почему спрашиваете?
– Я младший лейтенант армии США Роример, секция Сены. А это – мадемуазель Валлан из Национальных музеев. Это она рассказала Сопротивлению о поезде.
– Мне жаль, – ответил смотритель, – но все произведения искусства забрали.
– Мы хотим увидеть то, что осталось.
Старик, казалось, удивился:
– Тогда идите за мной.
Содержимое вагонов было выгружено в обшарпанный склад.
– Ну, с богом! – сказал Роример Валлан, пока начальник станции возился с дверью.
Прошлые девять складов были почти пусты к моменту их прибытия, но этот обещал сокровища. Роример уже предвкушал, что они сейчас обнаружат.
Но внутри холодного склада ему открылась совсем не та картина, какую он ожидал увидеть. Он и сам точно не знал, что найдет, но точно не огромную кучу обычных домашних вещей. А между тем его взгляду предстала внушительная, вдвое выше его гора диванов, стульев, зеркал, столов, сковородок, кастрюль, картинных рам и детских игрушек. Их количество поражало, хотя на деле – всего-то сорок шесть вагонов. Как стало известно после войны, «М-Акцион» отправил в Германию двадцать девять тысяч четыреста тридцать шесть таких вагонов с мебелью, утварью и прочим скарбом.
«И для этого они откладывали отправку “поезда искусств”, – думал Роример, упав духом, – это же ничего не стоит! Просто мусор». Но тут он остановил себя: когда-то все это принадлежало людям, из этих осколков складывалась их жизнь. Нацисты просто ходили по домам и выгребали все, вплоть до семейных фотографий.
– Вы, кажется, разочарованы? – сказала Валлан, засовывая руки в карманы.
Скрытый смысл ее слов поразил его, словно молния. Она же знала номера вагонов, в которые были упакованы ценности! Валлан знала, ну, или предполагала, что ничего ценного в этом поезде больше не было. Но она должна была увидеть этот склад своими глазами. Задержка поезда была ее личной победой, но сама она не могла взглянуть на эти вагоны. Она – всего лишь женщина, стоящая на нижней ступеньке бюрократической лестницы. У Валлан была информация, а у офицера армии США Роримера – доступ. Он был ее ключом в места, куда ее раньше не пускали, – а ведь она рисковала своей жизнью, чтобы их обнаружить.