Охотники за сокровищами
Шрифт:
– Я пришел за Мадонной, – пояснил Хэнкок, сидя за столом напротив месье Жоржа и его жены в их скромной кухне. Он достал письмо от епископа Льежа, которому подчинялся этот приход:
– Епископ предлагает спрятать ее до конца войны в крипте Льежской семинарии. Погода неподходящая, я знаю, но времени терять нельзя. У меня есть грузовик и хороший водитель. Мы можем забрать ее уже сегодня.
По лицам месье Жоржа и его жены пробежала тень.
– Мадонна не покинет Ла-Глез – ни сегодня, ни когда-либо еще.
Оказалось, месье Жорж не согласен даже на то, чтобы статуя покидала собор.
Но что насчет снега, морозов, ветра, крыши, которая вот-вот
– Я созову общее собрание, – сказал наконец месье Жорж, и на этом разговор был окончен. Спустя час в его доме собралось около десяти не слишком дружелюбно настроенных людей – Хэнкок подозревал, что это были все выжившие жители города. Он – без особого успеха – попытался отстоять перед ними свое предложение.
– В моем доме отличный погреб, – наконец сказал месье Жорж. – Кюре прятался здесь с нами во время битвы. Нас разве что задевали залетавшие в маленькое окошко пули, но эта опасность теперь позади. Предлагаю перенести Мадонну в погреб.
Предложение не привело Хэнкока в восторг, но казалось единственным возможным компромиссом. Этот дом хотя бы не грозил обвалиться в любую минуту. Но тут кто-то сказал:
– Ее не получится перенести. Она намертво припаяна к пьедесталу. Кому как не мне знать – я сам это делал.
– Ну, – ответил Хэнкок, – если вы так умело соединили их, то вам хватит умения и на то, чтобы их разъединить.
Каменщик покачал головой:
– На земле нет силы, способной разрушить эту связь. Я тут ничего не смогу сделать.
– А можно ли оторвать пьедестал от земли?
Каменщик ненадолго задумался.
– Можно попробовать.
Но тут послышался еще один голос:
– Вы никуда ее не перенесете!
Хэнкок повернулся на звук и увидел, как со своего места поднимается невысокий человек с квадратной челюстью.
– Послушай, будь благоразумен… – попытался возразить месье Жорж, но безуспешно.
– Она пережила войну, – сказал он. – Она – все, что у нас осталось. Она воплощает наше единство. Она – милость Божья, наше спасение. И этот чужак, этот… американец смеет приказывать нам, что делать? Статуя должна оставаться на своем месте, в соборе. Даже если от самого собора почти ничего не осталось.
– Я согласен с нотариусом, – сказал каменщик.
Хэнкок оглядел комнату, изможденные лица людей, повязки на ранах. Мадонна для них – не произведение искусства, вдруг понял он. Она была символом их жизни, их сообщества, их душой. И они не понимали, зачем прятать ее в подвале сейчас, когда они нуждались в ней больше, чем когда-либо. Она уже победила. Они не хотели думать, что после всех выпавших на их долю испытаний опасность может вернуться.
Но Хэнкок-то знал, что опасность никуда не делась, во всяком случае для статуи, которой угрожали дырявая крыша и практически разрушенные стены.
– Давайте отправимся в собор, – предложил он. – Может, там мы найдем решение.
Крошечная процессия плелась по пустому городу, пробираясь через сугробы снега, ледяные глыбы, брошенные артиллерийские орудия и мусор. У кого-то из жителей был ключ, так что они отперли дверь собора, несмотря на то что в нескольких метрах от них в стене зияла огромная дыра. Снег валил крупными хлопьями, оседая на Мадонне. Отряд окружил ее, и казалось, что их согревает тепло Девы. Хэнкок посмотрел ей в лицо – на нем отражались грусть, спокойствие и, возможно, удивление.
Хранитель снова заговорил о том, как важно ее спасти, но тут не выдержала крыша. Наверху внезапно что-то хрустнуло, и на пол
– Так вот, – продолжал Хэнкок, но его прервала новая глыба льда, обвалившаяся с крыши и упавшая в сантиметрах от ноги нотариуса.
– Я считаю, что надо перенести статую в подвал дома месье Жоржа, – сказал нотариус.
Каменщик оказался прав, статуя никак не отсоединялась от основы. Так что к пьедесталу приладили две обвалившиеся балки крыши, и несколько человек принялись раскачивать Мадонну, чтобы оторвать ее от пола. Даже несмотря на то что пьедестал был немногим больше метра высотой, понадобилось восемь человек, чтобы вынести ее из собора и донести по скользкому склону до центра города. Согнувшись под весом статуи, они внимательно следили за дорогой, пробираясь сквозь снег и лед. На Хэнкоке была каска и военная форма, остальные были в традиционных шляпах и беретах. Возглавляла шествие молодая женщина в плаще с капюшоном. А над ними на голову возвышалась Мадонна, спокойная и печальная. Это была самая странная процессия в истории Ла-Глеза.
Когда Мадонну укрыли в погребе, один из местных жителей пригласил Хэнкока и его водителя на ужин. Хэнкок с радостью согласился, и каково же было его удивление, когда он снова обнаружил себя в гостях у месье Жанина, фермера и хозяина постоялого двора, чья дочь заботилась о нем и угощала его в прошлый приезд в город. Хэнкоку вполне хватило бы горячей воды, чтобы развести свой растворимый кофе, и собственного военного пайка, но семейство месье Жанина угостило его отменным ужином. И это несмотря на то что вся задняя часть дома была уничтожена и по гостиной гулял холодный ветер. Через одну из трещин в стене ему была видна огромная куча ручных гранат, панцерфаустов (немецких ручных гранатометов) и прочих боеприпасов, которые семейство подобрало на улице, другая щерилась сплошной темнотой. Все казалось каким-то неправильным, нереальным. И все же кругом находились те же самые люди, и пусть они выглядели постаревшими и уставшими, но они были живы, целы и накрывали перед ним настоящий праздничный стол. Ибо самым чудесным и неожиданным видением посреди всей этой разрухи были свежеприготовленные овощи и мясо.
Они поговорили о провале немецкого наступления, о мужестве американских солдат, о том, что могло ждать их впереди. Хэнкок ел за десятерых. Он переводил взгляд с лица на лицо, с трещин в стене и горы боеприпасов на две маленькие комнаты дома и чудесную тарелку еды, стоявшую перед ним. И тут он понял.
– В прошлый раз я был в другом доме, – сказал он.
Месье Жанин отложил вилку и сложил руки.
– Посреди ночи, – сказал он, – я проснулся, и прямо с кровати сквозь дыру в стену мне открылось небо. Я стал вспоминать, кто я и что здесь делаю, и пожалел себя: «Тяжелая доля выдалась мне на склоне лет после жизни, проведенной в непрестанном труде. Даже четырех крепких стен нет вокруг меня и моей семьи». Но затем я вспомнил, что нахожусь не в своем доме, что мой друг, которому этот дом принадлежит, мертв, что от дома, который я построил сам, не осталось ни одной стены. И мне стало нестерпимо грустно. А затем открылась правда. Мы выжили в этой войне. Все это время нам хватало еды. Мы все здоровы и способны работать. Он кивнул своей семье, затем сидящим напротив него двум американским солдатам.