Охотники за удачей
Шрифт:
— Ваша знакомая, — кивнул вслед скрывшейся за поворотом машине парень. — Она дворянка?.. Вы уж простите — я невольно стал свидетелем вашего разговора…
— Ничего страшного, роковые тайны мы не обсуждали… Нет, она дочь часовых дел мастера. Но должен добавить — прекрасного мастера, упокой, Господи, его душу. Золотые руки у человека были… А вот муж ее, тот — да, дворянин. Хороший и достойный человек.
— А вы? Вы — дворянин?
— Нет, — улыбнулся старик. — Мой отец учителем был, и дед учительствовал, а я, как вы, наверное, уже поняли, художник. Сначала тоже учителем был, но потом… потом запретили, и мое хобби стало моей работой. Ключинский
— А моя фамилия Врублевский, — сказал парень, — Володя Врублевский. Капитан… теперь уже запаса. Полгода назад получил это звание, а месяц назад подал в отставку.
— Что ж так? Финансовые неурядицы, или служба не по душе?
— Почему «не по душе»? По душе. Я офицером спецназа был, а туда карьеристы не слишком-то рвутся… Так уж сложилось, — Он достал сигареты, предложил собеседнику.
— Нет, благодарю вас, — отказался старик, пристально наблюдая за выразительным лицом молодого человека. — Насколько понимаю, вы не местный?
— Из Петербурга я. Этой ночью приехал сюда. Теперь вот думаю, где остановиться и чем заняться.
— А что же Петербург? Слишком маленький? — догадался старик.
— Да. Слишком маленький и слишком памятный, — подтвердил он и поспешил переменить тему разговора: — А почему вам запретили преподавать?
— ГУЛАГ, — коротко пояснил старик.
— Вы были в ГУЛАГе? — удивился Врублевский.
— Я много где был. Хотя должен признаться — уж не знаю, с прискорбием или с гордостью, — что ничем противоправительственным я никогда не занимался. Просто имел неосторожность цитировать кое-что из произведений моих талантливых друзей и знакомых. Многих из них сейчас называют гордостью России. А тогда за это давали срок… Стало быть, вы еще не успели устроиться в нашем городке?
— Не успел. Хотел было заглянуть в гостиницу, но…
— Понимаю… И знакомых здесь нет? Или близких?
— Никого.
— Как же вы приехали?
— Сел в электричку и приехал, — пожал плечами Врублевский. — Ехал и слушал названия станций. Чем- то понравилась именно ваша, вот я и вышел.
— А вы рисковый молодой человек, — констатировал старик. — Ну, что ж… Если хотите, могу предложить вам хоть и не самый благоустроенный, но зато гостеприимный угол. Конечно, если вас не смущает последний этаж, не раздражает запах краски и у вас нет каких-то своих планов в отношении квартирного вопроса.
— Какие уж тут планы… Только…
— Финансовые проблемы? — догадался старик. — Это не самое страшное. В некотором роде у меня только что состоялась удачная финансовая сделка, — он чуть заметно улыбнулся каким-то своим мыслям. — С «зарубежными партнерами». М-да… Так что на сегодняшний день я вполне обеспеченный человек и могу позволить себе некоторое, так сказать, меценатство, в лучших традициях удачливых художников прошлого века.
— Не стесню?
— Какое там… Я живу один. Ну, право слово, раз уж такое дело, то не оставлять же вас на улице без средств к существованию и без Перспектив, когда у меня пустуют две просторные и светлые комнаты. Правда, они завалены всевозможным хламом, но эта-то беда поправима. Решайтесь.
— Что ж тут решать? Я молчу не оттого, что раздумываю или сомневаюсь, а оттого, что не знаю, как вас благодарить за такое предложение. Незнакомый человек, случайная встреча… Сейчас такое время…
— Мне уже поздно бояться, — покачал головой старик. — Да и одному подчас бывает, ох, как тоскливо в пустой квартире. Последние десять лет единственный
— Хочу, — вздохнул Врублевский. — Признаться, очень даже хочу.
— Тогда поспешим, — предложил старик. — Моя знакомая оставила мне в подарок какие-то диковинные баночки и коробочки с многообещающими картинками, и если они не врут, то мы имеем с вами возможность оценить вкус «сладкой жизни». Где вы оставили вещи?
— А вот они. Все здесь, — указал на скрипичный футляр Врублевский. — Это и есть весь мой багаж.
— Что ж… Тогда — вперед, к тем самым «благам капитализма», ради которых мы в очередной раз поменяли курс корабля, отказываясь как от прошлых идеалов, так и от самого прошлого… Мне почему-то кажется, что и нам с вами на какое-то время не помешает забыть о своем прошлом, променяв его на пару-другую банок весьма качественных консервов.
— Как бывает порой убедителен человек, имеющий в запасе пару банок с консервами, — улыбнулся Врублевский. — Такому аргументу сложно что-либо противопоставить. Но, признаться, я уже созрел для этого «предательства»…
Квартира, на последнем этаже пятиэтажного, дореволюционной постройки дома была действительно просторной и светлой. Правда, это скорее угадывалось за невероятным количеством холстов и рам, превративших квартиру в запасники какого-то музея.
— Милости прошу, — Ключинский распахнул одну из дверей. — Балкон, вид на парк и даже камин имеются. Лепные потолки приносят, правда, больше хлопот, чем радости. Первые пятьдесят лет они радуют глаз, а потом самым предательским образом норовят заехать в глаз куском штукатурки… Но в целом, жить можно. Нравится?
— Очень, — признался Врублевский, — Не знаю, как вас и благодарить.
— По возможности проводя со мной вечера за бутылкой хорошего вина у камина в гостиной, — старик отставил трость в угол и сгреб в охапку лежащие прямо на паласе холсты. — Конечно, это в том случае, если вас не раздражает и не утомляет старческая болтовня. Но часто докучать я вам не буду. По терминологии психологов, я — «сова». Люблю работать до глубокой ночи. Почему-то в это время мне лучше думается. Берите вот этот мольберт и несите его в соседнюю комнату. Я покажу, куда его поставить.
Врублевский направился было к мольберту, но на полдороге задержался, заметив стоящие вдоль стены готовые полотна.
— Это ваши? — с искренним восхищением спросил он, пробираясь поближе к картинам. — Послушайте, это же действительно очень красиво. Красиво и талантливо… И это все нарисовали вы?
— Я, — подтвердил старик и ненадолго скрылся в соседней комнате, относя новую охапку холстов.
Вернувшись, подошел к Врублевскому и встал рядом, задумчиво глядя на полотна.
— Это я писал еще в молодости, — сказал он. — Видите, краски еще слишком яркие, чересчур контрастные, все слишком оптимистично, порой излишне категорично и наивно. Не могу сказать, что они нравятся мне сейчас. В них нет индивидуальности, слишком много поверхностности. И как раз потому, что я слишком старался быть индивидуальным, непохожим на других. Это не такая уж редкая ошибка молодых художников: так хочется быть непохожим, что сливаемся в этом желании со всеми. Тогда у меня еще не было опыта, но была неутомимая жажда самовыражения…