Охра
Шрифт:
Как так получилось, никто не знает. Но внезапно летчик по росту и подобию стал одного с птицами роста и веса. Был он похож на ощипанного воробушка, пришедшего просить о пропитании для себя и родни. И Ворон, громогласный статный Ворон, возвышался над летчиком, как двухметровый гимнаст возвышается в цирке над карликом. Наблюдая за ними, уже сложно было понять, кто тут человек, а кто – птица.
– Отпусти её, – повторил спокойно Ворон, но внутри него клокотало бешенство. Летчик не ответил, лишь разжал руки. Охра вырвалась и убежала к павлинихам. Она зарылась в их пышные тела,
– А теперь выйди в центр, – суровый скрип вороньего гласа не оставил возможности для неповиновения.
– Что?, – не понял летчик.
– На центр выйди. Человек.
Летчик сделал несколько шагов и встал посередине плато. Птицы до сих пор собирались, прилетали, рассаживались по веткам, как в амфитеатре. Их было огромное множество – всех цветов, размеров и форм. Даже уставший чешуегорлый мохо не смог пропустить действо. Зрелище предстояло отличное – редко что выводило Ворона из себя. Про последний такой случай рассказывали птицам их прабабки и прадедки. Вот уж потеха была, говорят.
Сверкнула молния. Ворон обрисовался в старинный камзол. Он прозвякивал тростью с набалдашником пол и слегка пошатывался каждый раз, когда ступал на левую ногу. Поговаривают, что в войну он переживал Блокаду с людьми и голодал – не смог улететь, так как был ранен осколком в крыло. И что осколок до сих пор постепенно пробирается к сердцу. По щелку на плато вырасло фортепиано. Ворон откинул полы камзола и сел играть. Звучал Джованни Пьерлуиджи да Палестрина.
– На фортепиано?, – восхитился Павлин, – Как оригинально!
– Танцуй, – приказал Ворон, не оборачиваясь.
– Я не умею, – растерянно прошептал летчик. Ему казалось, что все вокруг – страшный кошмар. Он уже был согласен и на Мэри, и на простую тихую семейную жизнь, но он категорически не был согласен на подневольный полет в сторону смерти и уж тем более на вальсирование под аккомпанемент ворона. Летчик и музыки-то такой никогда не слышал, ибо не любил консерватории.
– Танцуй, – глухо повторил ворон. Он резко заиграл Стравинского.
Стравинский Грише понравился больше. Летчик развел руками, как ива в шторм, и пошел вприсядку. Птицы засмеялись. Они раскрывали клювики и беззвучно содрогались, как будто заглатывали слишком длинного червя. Охра встрепенулась от пережитого, огляделась по сторонам, потом посмотрела на летчика. А Гришка все шёл по кругу, потом вскочил, прыгнул и замахал крылами, изображая полет. Павлин зарделся, раскрыл клюв да как заорёт коронное "УАААААААУ, УАААААУ, УА-УА-УА-УА". Павлинихи за ним плакали: "А-А-А-аааааа". Творилась форменная вакханалия. Проходя вприсядку мимо Охры, летчик подмигнул ей и бросил через плечо:
– А курицам-то нравится! А?! Хорошо?!
Охра отвернулась. "Курицы" побросали гнезда и птенцов и пошли за летчиком следом. Тут уже разозлился Павлин – он почувствовал конкурента в борьбе за внимание. Павлин выбежал на середину плато и стал грудью накидываться на летчика, меряясь силами. Летчик решил все в шутку обернуть – и запрыгал, уперев руки в боки и размахивая локтями. Птицы
– Хватит, – резко крикнула Охра, – Прекратите! Остановите музыку!
Но птицы не замечали её. Охра подбежала к летчику и вскинула его руки.
– Вы что, не видите? Он – человек!
Ворон послушно хлопнул крышкой фортепиано. Его самого не устраивал балаган.
– Да какая разница, – разочарованно всхлипнул Павлин и бисерной походкой вернулся на трон, – Что мы, в Средневековье, чтобы его скидывать?
Павлину Гришка понравился. Чем – неизвестно, но в глазах Павлина заблистел довольный огонек. Он присвистнул и распушил хвост. Ему принесли виноград на подносе, сбрызнутый родниковой водой.
– Голодный?, – кивнул Павлин летчику. Тот еле двинул подбородком. Тогда Павлин оторвал виноградину и протянул человеку. Летчик покорно схватил ртом ягоду из цепких когтей. Публика гоготала.
– Эка невидаль!, – закричала голубиха, – Наш павлин кормит человека с рук, прямо как они с нами в парке делают! Нет, ну вы посмотрите на это.
Гуси, утки, лебеди, синицы и воробьицы, цапли, пеликаны, журавли, вороны и даже старый одинокий филин, все, как один, раздували жерла своих горл. Летчик сделал сальто назад и раскланялся. Он спасал себе жизнь.
– Ну-с. С чем пожаловал?, – довольный павлин обратился к летчику.
– А какая нам с того разница?, – Ворон подошел к летчику и смерил того взглядом, – С чем пожаловал, с тем и уходит пусть.
– Дай ему сказать, – тут за летчика вступилась Охра, – Говори, человек.
– О светлоликий Павлин, умоляю, дай мне крылья!, – Гришка в сотый раз поклонился трону. Опять гогот взорвал птичий мир. Такая умора!
– Крылья тебе что, как заплатки, на любую дырку можно пришить? Откуда мы их возьмем!, – Павлин развел крылами.
– Мне некуда идти. Я ослеплен твоей красотой, Павлин, и всех птиц, живущих в райском мире. Я мечтаю быть похожим на вас. Тошно мне, тошно в мире людей. Не хочу назад.
– Беда, беда. Еще один не такой, как все, – закатил Ворон глаза. Павлин пискнул и продолжил есть виноград, не глядя на летчика. А Охра, сердобольная Охра, понуро сидела в углу, не смотря по сторонам.
– Нет у меня крыльев. Уходи, – Павлин кинул в летчика виноградной веткой, – Брысь.
– Прошу вас, – летчик припал на колено.
– Нет, – взвизгнул Павлин.
– Умоляю!, – летчик упал на второе колено.
– ВОН!, – заорал Павлин и в страхе покосился на Ворона. Павлин не любил, когда на него давят. Тогда летчик в отчаянии заломил руки, встал и побежал навстречу Охре. Та не подняла лица, но Гришка подхватил её легкое тело на руки и закружил в танце.
– Как же я могу бросить тебя, любимая жена!
Птицы замерли. Ворон еле слышно шевельнулся, перья его заскрипели в отчаянии.
– Как… Жена?, – дружно вскричали попугайчики-анархисты.