«Охранка». Воспоминания руководителей политического сыска. Том I

Коллектив авторов

Золотарев был умница и здорово понаторел по нашим политическим дознаниям и делам розыска. Начал он свою прикосновенность к жандармским делам, будучи товарищем прокурора Московской судебной палаты, прикомандированным к Московскому жандармскому управлению. Вначале моей жандармской службы, тоже прикомандированный к этому управлению для исполнения обязанностей адъютанта, я застал там Золотарева, а затем встретился с ним по-настоящему позже, когда он уже стал сановником и окончательно «расслаб» - не столько, по-видимому, от трудов по службе, сколько от слишком бурных успехов у прекрасной половины рода человеческого.

В Саратове я застал на должности прокурора судебной палаты Миндера, типичного

русского немца и пресухого представителя прокурорского надзора, с большой осторожностью и, пожалуй, предвзятостью относившегося к нашему ведомству. Вскоре его сменил саратовский прокурор окружного суда Богданов. Переведенный в 1912 году на должность начальника Московского охранного отделения, я имел близкое касательство к прокурорам Московской судебной палаты: к названному выше Степанову (впоследствии известному по так называемому «Сухомлиновскому» процессу ⁴², где он выступал обвинителем); к Владимиру Павловичу Носовичу и, наконец, к Николаю Николаевичу Чебышеву. Первый из них был определенно «правый», другие же два тяготели несколько к представителям так называемой «общественности».

Мне, по должности начальника охранного отделения, приходилось бывать у прокуроров судебной палаты как в Саратове, так и в Москве примерно два-три раза в месяц и в краткой форме освещать им положение и активность местного революционного подполья и общественное настроение. В Москве я завел обыкновение, за отсутствием достаточного времени для длинных бесед с прокурором палаты, давать ему для временного чтения те мои записки по общественному настроению, которые посылались мною в

4 Заказ 2376

Россия\Э~.в мемуарах

Департамент полиции. Записки эти в ту пору, написанные мною на основании данных, доставленных осведомленными сотрудниками, представляли весьма любопытный материал, и я знаю, что все перечисленные три прокурора Московской судебной палаты с большим одобрением относились к моему методу освещения событий того времени. Впрочем, я могу сослаться на печатное признание моей осведомленности в этой области со стороны Н.Н. Чебышева, писавшего об этом в одном из своих фельетонов в газете «Возрождение» ⁴³.

Имея хорошо осведомленную агентуру в центрах Военно промышленного комитета, в Рабочей партии в нем ⁴⁴, в Обще-земском союзе ⁴³, в редакциях оппозиционной прессы и других центрах нашей российской оппозиции, занявшейся в то время особенно рьяно «углублением путей для скорейшего осуществления революции», я настолько своевременно, быстро и всеобъемлюще освешал Департаменту полиции все творившееся в этих центрах, что однажды, примерно в октябре 1916 года, директор Департамента полиции сказал мне шутливо «Вы так полно осветили мне последние заседания Военно-промышленного комитета и его дальнейшую линию поведения, что мы предположили, что секретным сотрудником у вас состоит сам Рябушинский!»

Характерно отношение ко мне со стороны этих двух прокуроров уже в «добровольческий» период. После второго вторжения в Крым, весной 1919 года, я попал в Новороссийск и, узнав, что Н.Н Чебышев стоит во главе Внутреннего управления, послал ему телеграмму с предложением своих услуг по службе в его ведомстве - и немедленно получил от него телеграфное же приглашение прибыть для занятия должности начальника Особого отдела, что тогда было равносильно и равнозначно прежней должности директора Департамента полиции - конечно, в миниатюрном виде. Хотя я, по соображениям семейного характера, тогда не принял этой должности и выехал временно в Батум, где жил мой брат, мне все же было очень лестно видеть в приглашении Н Н. Чебышева признание им моей полной

пригодности для занятия этой должности.

Иное отношение я встретил со стороны В.П. Носовича, возвратившись осенью того же года (1919) из Батума в Новороссийск. В поисках службы в Добровольческой армии я обратился к Носовичу, который тогда сменил Чебышева на посту начальника Внутреннего управления. Когда, при личном представлении Н.П. Носовичу, я обратился к нему с просьбой назначить меня на должность «генерала для поручений» при командире Госу-

Россиямемуарах

дарственной стражи, должность, на которой я мог бы при командировках на места контролировать и направлять находившиеся тогда в невероятном хаосе местные контрразведочные органы, В.П. Носович, сомнительно покачав головой, сказал мне: «Очень уж у вас одиозное имя!» Я раскланялся с ним, а при выходе моем из кабинета представитель штаба Черноморского флота тут же пригласил меня занять должность начальника контрразведочного отдела при этом флоте - должность, которую я занимал год, вплоть до всеобщей эвакуации в Турцию; на этой должности мне пришлось и удалось провести несколько самых удачных ликвидаций среди крымского большевистского подполья.

Чтобы закончить характеристику тех лиц прокурорского надзора, с которыми я имел служебные касательства, я намеренно приберег к концу фигуру примечательного и не совсем обычного человека, расстрелянного большевиками как «врага народа», кажется, осенью 1918 года, после неудачной попытки перебраться на юг - Сергея Евлампиевича Виссарионова.

Первое мое знакомство с ним относится к 1900 году, когда я временно занимал должность адъютанта при Московском жандармском управлении, а Сергей Евлампиевич, тогда еще молодой товарищ прокурора Московского окружного суда, «наблюдал» за производством дознаний при этом управлении. Мне пришлось познакомиться с ним ближе благодаря тому, что мой старший брат Николай в то время занимался производством этих дознаний. Оба мы перезнакомились домами, бывали друг у друга запросто и, видимо, пользовались взаимной симпатией. Тогда еще мне не пришлось бывать в семье Сергея Евлампиевича, но я встречался с ним на квартире брата.

Виссарионов был, сказали бы теперь, «не-арийцем». Не то отец, не то дед его был крещен в православную веру, и Сергей Евлампиевич никогда не забывал осенить себя крестным знамением до и после обеда или ужина. Он старался не пропускать торжественных богослужений, крестился, проходя или проезжая мимо храма, и, приезжая в Москву по делам из Петербурга, прежде всего заезжал к Иверской.

Внешне он за все мое знакомство с ним, с 1900 по 1907 год, изменился мало, хотя и оброс несколько жирком. Был он большой позер. Любил говорить значительно и с актерским уменьем выделять слова. Был он и страстным театралом, отлично читал вслух, был большой эрудит в вопросах мировой и отечественной литературы. На почве любви к театру, к сцене, он и сошелся близко с моим братом, тоже театралом и любителем-певцом. Оба они при этом были мастера копировать известных актеров и оба чрезвычайно удачно копировали друг друга.

Россия^^в мемуарах

Мой брат, человек излишне прямой и при этом резковатый, несдержанный в выражениях, придумал Виссарионову две клички, прочно приставшие к нему в наших жандармских кругах. Одна из них непочтительно и кратко обзывала Сергея Евлампиевича «Бомкой», а другая, столь же непочтительно, но более метко - «Харлампием». Один из молодых жандармских офицеров, наслышавшись про этого «Харлампия», как-то за товарищеским обедом нечаянно назвал Сергея Евлампиевича Сергеем Харлампиевичем. Впоследствии отношения моего брата с Виссарионовым изменились к худшему - и не по вине последнего.