Охранники и авантюристы. Секретные сотрудники и провокаторы
Шрифт:
Таким образом, связи были чисто автоматически порваны, и видя, что мне больше делать здесь нечего, я заявил, что хочу уехать из Петрограда. Уехал я в Одессу, куда прибыл в конце июля 1916 г. и стал жить под своей собственной фамилией ввиду предстоявшего призыва лиц моего возраста. В {346} сентябре по мобилизации был принят в солдаты (как ратник второго разряда).
Служил в 479-й дружине в Одессе, затем был неожиданно переведен в Харьков. Все время службы находился под надзором - сперва тайным, потом явным. Причины надзора не знаю. Но с
Из газет узнал о взрыве «Марии», а вслед затем о пожаре в Архангельском порту. Прочитав эти сведения в газетах, я написал письмо опять назначенному на должность директора Департамента полиции Васильеву о том, что мною своевременно как устно, так и письменно было обращено внимание. Ответа не последовало никакого. Проверены ли были мои указания, и почему власти закрыли глаза на показанную мною опасность, - не знаю.
25 февраля я был освобожден от военной службы по болезни.
Разновременно получил от немцев 50 тысяч франков. Все деньги передавал Департаменту полиции в лице Красильникова (тысяч 15) и Васильеву (тысяч 35).
Они же, в свою очередь, давали мне на расходы, впрочем, в недостаточной мере. Приходилось тратить из своего кармана.
О причинах, побудивших меня дать настоящие показания, скажу следующее:
У меня всегда была мечта взойти на баррикады в день русской революции. Но революция прошла мимо меня: я тогда находился в госпитале в Харькове и даже не подозревал, что происходит в стране.
При обновлении России я бы со своей тайной не мог бы жить, даже если бы был твердо уверен, что она не будет разоблачена.
Кроме того, считаю нужным обратить внимание на попустительство властей в деле «Марии» и «Архангельского порта». {347}
Рассказ В. Л. Бурцева
Месяца полтора тому назад меня посетил господин, которого я сразу не узнал, хотя, как потом оказалось, видал его раньше в очень памятной для меня обстановке.
Это был, видимо, сильный и гордый человек, но в то же самое время чем-то придавленный.
Его лицо мне показалось знакомым, но в ту минуту я почему-то даже и не старался припомнить, кто он такой.
– Я пришел к вам, - сказал он, - по очень важному делу. Мне нужно говорить с вами долго. Меня очень скоро не будет… Перед вами стоит самоубийца… я вас прошу об одном,- выслушайте меня до конца, а потом делайте со мной, что хотите!
Я был поражен таким необычным введением в разговор и обещал выслушать своего посетителя до конца.
– Я - агент полиции, охранник. Я, - если хотите, - «провокатор»…
При слове «провокатор» он запнулся. Ему, очевидно, трудно было выговорить это слово. На его внешне спокойном мужественном лице я увидел слезы глубоко страдающего человека,
Он не плакал. Сильно и быстро моргая глазами, он только старался, чтобы слезы сами поскорее упали с его глаз. От волнения он задыхался. Своими перерывами во время дальнейшего рассказа, своим молчанием, когда он глотал слезы, он, видимо, хотел скрыть то, что клокотало в его душе. Время от времени, когда он чувствовал, что голос выдает волнение, которое охватывало его, он проранивал отдельные слова и фразы, пока не овладевал собой вполне и продолжал начатый рассказ.
Я понял его состояние и даже случайными вопросами не хотел нарушить его переживаний.
Я молча слушал его. Он видел и чувствовал, что я внимательно его слушаю.
Только после его упоминания о пребывании за границей я вспомнил, кто он, и спросил:
– Вы из Цюриха? {348}
– Да, я из Цюриха! Я у вас был когда-то в Париже. Я - Долин!
Я хорошо припомнил своего собеседника. Он, действительно, был у меня в 1913 г. в Париже, и вот по какому поводу.
В это время в Париже готовился съезд анархистов. Из своих источников я узнал, что на этом съезде, где предполагалось присутствие 20-30 членов, будет не менее трех - четырех провокаторов. На двух можно было указать точно, относительно остальных приходилось только строить догадки. В полученных мною сведениях говорилось о каком-то очень видном деятеле анархизма, приезда которого ждали для открытия съезда.
Я тогда же заявил хорошо знакомым мне анархистам, что при таких условиях съезда созывать нельзя.
Съезд, действительно, и был отложен, но по поводу моего предостережения мне тогда же пришлось давать объяснения двум делегациям от инициаторов предполагавшегося съезда.
Первая делегация пришла ко мне в числе трех лиц. Один из них был… Выровой, член первой Государственной думы, которого недавно официально объявили охранником. Он и тогда служил в заграничной агентуре.
Давая этой делегации свои объяснения, я, конечно, не называл источников своих сведений, но на всякий случай дал даже ложное указание.
Тогда же меня посетила вторая делегация от анархистов с такой же просьбой, как и первая, а именно: дать более подробные объяснения, почему я находил невозможным созыв назначенного в Париже тайного съезда анархистов. Делегация состояла из трех лиц, среди которых был и Долин.
Относительно Долина у нас уже и тогда были темные указания на то, что когда-то у него были отношения с охранкой. Под каким-то предлогом я увел в соседнюю комнату двух его товарищей и сообщил им об имеющихся у меня сведениях о Долине. Эти сведения, как оказалось, были им известны и без меня. {349}
Но товарищи Долина энергично запротестовали и стали защищать его, как лучшего своего друга, и заявили, что они скорее поверят, если их самих будут обвинять в провокации.
Слушая Долина теперь в Петрограде, я прекрасно вспоминал нашу тогдашнюю с ним беседу.
Положения, которые он занимал тогда и теперь, были диаметрально противоположны, но это был один и тот же человек и говорил он об одних и тех же вопросах, защищал их с одной и той же точки зрения.
В продолжение нескольких часов я выслушивал практический рассказ Долина о его жизни.