Ои?роэн
Шрифт:
Только Иву мне хотелось убить, а Вереска просто зацеловать до смерти.
В конце концов я нашла в себе силы встать и вернуться в теплый дом. Замерзла и выплакала все свои злые слезы. На смену им пришла звонкая пустота внутри, как после инжирной браги.
Я залезла на грубо сколоченный топчан, натянула на себя пропахшее полынным дымом одеяло и сжалась в комок.
Больше всего в этот миг мне хотелось, чтобы он оказался рядом. Чтобы дал мне укусить его – больно, глубоко, до крови. А потом обнял, укрыл всю целиком, как в том сне.
Чтобы рядом с ним я поняла –
Любимый
0
Степь – особое место, Любимая. И кочевники живут иначе, чем оседлые люди. Они подвластны течению времен года и следуют за своими стадами, снимаясь с места каждый сезон. Когда наступает зима, отходят к берегам нешироких рек, что густо исчертили эти земли. Ближе к лету устремляются туда, где тянутся широкие ровные пастбища. И как всякая перелетная птица находит дорогу в родные края, так и всякий аерд в конце весны возвращается на ту стоянку, где прошлым летом горели его костры.
Со спин вьючных лошадей снимаются упругие и крепкие рейчатые остовы тэнов, легко вгоняются в сырую после весенних дождей землю, обтягиваются войлоком и выделанной кожей. И дня не проходит, как посреди степи вырастает целое становище. Снова дымят костры, снова бегают подросшие за зиму дети, лают собаки, звенят голоса женщин и их посуды... Там, где еще недавно было совсем пусто, ярко вспыхивает жизнь во всех ее красках и обличиях.
И лишь шаман может позволить себе оставаться на одном месте, ибо не он идет за кем-то, но те, кому нужно идут за ним.
Когда возвращается аерд, к шаману в тот же вечер приходят самые старшие. Приносят дары и новости. Внемлют советам и узорам полынного дыма.
Так было и на краю того лета, когда вернулся Вереск. Вот только на другой день после старших явились в наше становище яркоглазые сыновья пастуха – искать своего друга. И сильно расстроились, не застав его в жилище шамана.
«Ждите», – сказал им Кайза.
«Ждите...» – отозвалось у меня в груди.
Право, был ли в этом мире хоть кто-то, кто бы ждал его сильнее, чем я?
1
Было раннее утро, когда я услышала где-то далеко за стенами тэна частый громкий стук копыт. Это мог оказаться любой из жителей соседнего становища, но сердце мое застучало в тот же миг еще чаще и еще громче. Отбросив одеяло, я выскользнула из своей постели и в одной рубахе метнулась к выходу. У самой занавески замерла, сжала ладони у груди, но тут же рассердилась на себя и, отбросив смущение, шагнула вперед.
Снаружи совсем уже рассвело. Поднимаясь над миром, солнце щедро озолотило края бесконечных трав. И хотя восходило оно по правую руку, яркие лучи били по глазам так, будто я смотрела прямо на сверкающий диск дневного светила. И в этом ослепительном свете так трудно было рассмотреть облик всадника, что уже почти достиг вытоптанного края становища. Трудно было глядеть на него, ибо взор мой застилали слезы – не то от яркого солнца, не то от радости...
Он бросил поводья, когда конь его остановился в двух шагах от меня, и спешно выбрался из седла.
Как всегда неловко. Медленней, чем мог бы любой другой на его месте.
Шагнул ко мне и застыл, не зная куда девать глаза и руки.
Я обняла его сама. Обхватила, уткнулась лицом в пыльную грязную рубаху, насквозь пропахшую потом. Вдохнула этот запах, такой родной, такой привычный...
– Вернулся... – хрипло прошептала куда-то ему в подмышку, даже не пытаясь утирать мокрые полосы на щеках.
Вместо ответа он сжал меня в объятиях и осторожно поднял над землей. И тогда, когда наши лица оказались вровень, я наконец посмотрела ему в глаза.
Мой снежный ирвис.
Мой.
– Шуна, – его губы коснулись моих так осторожно, словно я сама была хрупким изваянием из снега. – Шуна... Это ты...
Серые глаза сияли ярче звезд. Ярче того солнца.
Больше я ничего ему сказать не дала – остановила все слова ответным поцелуем, после которого он едва не упал, да и я сама почти утратила понимание, где земля, а где небо.
– Ты вовремя, парень, – насмешливый голос шамана помог вернуться в обычный мир. – Вей как раз лепешек напекла. Раньше обычного... Как чуяла.
Снова ощутив под ногами земную твердь, я все равно никак не могла разомкнуть своих рук. Да и Вереск не больно-то спешил сделать то же самое. Но тут из большого тэна с визгом вылетела Шиа и в следующий миг уже повисла у долгожданного гостя на шее.
– Айю! Айю, ты вернулся! – восторгу ее не было предела. – Ну говори же, где ты был! А подарки? Ты привез нам подарки?
– При’ивез, – Вереск улыбнулся и аккуратно наклонился, спуская девчонку обратно на землю. – Вот, держи. Сестренка моя сде’елала.
Он снял с шеи какую-то веревочку, на которой висела небольшая, но красивая расписная свистулька и Шиа тут же принялась дуть в нее, наполняя все вокруг чистым высоким звуком. Минуты не прошло, как следом за внучкой шамана вышла из тэна и его жена, а потом притопал и мой смешной маленький сын с растрепанными после сна кудрями и рубашонкой, почти съехавшей с плеча. Горячо обнявшись с Вей, Вереск подхватил Рада и поднял высоко-высоко. Я даже испугалась на миг, что уронит, что увечные ноги подогнутся, но нет – ученик шамана стоял прочно и мой сын в его руках был похож на маленькую летящую птицу.
Оказавшись выше, чем был когда-либо, Рад засмеялся звонко и радостно.
Я смотрела на них и не могла понять, кто их этих двоих более счастлив.
В конце концов вся эта суматоха улеглась, и мы собрались за широким низким столом в большом тэне. Вей только успевала метать на него угощения. Шиа сидела рядом с Вереском и засыпала смущенного парня сотнями вопросов. Рад просто забрался к нему на колени и сидел так, улыбаясь, играя с белыми косами, лепеча что-то на своем младенческом языке. Несколько раз он, следом за Шиа пытался сказать: «Айю!». Но это для него было слишком сложно, и получалось только смешное и милое «Аи». Я вздрагивала каждый раз – очень уж похоже это звучало на тайное имя моего колдуна. На имя, которое, кроме меня не мог знать здесь никто.