Окаянная сила
Шрифт:
Алена как бы впервые в жизни увидела собственное лицо. Неизвестно, было ли оно у нее теперь из плоти и крови — всё, каждый волосок, каждое пятнышко, и глаза, и губы — всё ушло в стекло зеркальное!
— Яйцо в гнезде, крест на стене, проклятье не на мне, Божьей рабе Степаниде, не на рабе Алене, не в ее руках, не в ее ногах, не в головах, не на груди, не спереди, не сзади, не она отпета на семь гробов, не в ней семь смертных бед! — грозно бросала заклятье в лицо незримому врагу Рязанка, впервые ощутив в себе не силу разумения, а силу подлинного деяния. — Нет в рабе Алене лиха! У семи покойников в сердце тихо,
Несколько капель, вскинутых рукой Степаниды из чаши, упали на оба зеркала.
А теперь уж следовало говорить им обеим разом: Алене — громко, Степаниде — вполголоса.
— Сталь ты крепкая, затупись! Веревка ссученная, перервись! — начала Рязанка, и не человеческий приглушенный голос послышался Алене, а предгрозовой рокот дубовых ветвей. — Камень, от руки отвались! Кто придет за душой рабы Божьей Алены, отступись!
— Ночь черная, зеркало темное, отрази от меня слово злое, проклятье людское, знак адовый! — произнесла Алена. — Прошу по первому разу.
И понесся напряженный взгляд коридором отражений!
— Сталь ты крепкая, затупись… — рокотало за спиной. — Веревка ссученная, перервись…
— Ночь черная, зеркало темное, отрази от меня слово злое, проклятье людское, знак адовый! — чуть громче воскликнула Алена. — Прошу по второму разу.
Взгляд летел из дверей — да в двери, из ворот — да в ворота!
В глубине зеркала объявилась черная точка, глаза сошлись на ней. Алена уже знала, что это такое.
— Ночь черная, зеркало темное, отрази от меня слово злое, проклятье людское, знак адовый! — каждым словом словно гвоздь в ту точку всё глубже и глубже вколачивая, яростно потребовала Алена. — Прошу по третьему разу!.. Аминь!
Точка, разбухая на глазах, заполняла собой одни воротца за другими. И то же творилось в зеркале, которое держала перед собой Алена.
И в миг, когда чернота выпятилась из обоих зеркал, из-за Алениных плеч кинулись к ней две сияющие руки.
Нависнув над ученицей своей, пронизанная насквозь огнем камня Алатыря и обращенная в булатное древо, Степанида Рязанка схватила и стиснула черную выпятившуюся мерзость, не дав ей слиться воедино!
Искры полетели от ее сжатых кулаков.
И далекий гром раздался — то ли снаружи, то ли в глубине зеркал. Оба пошли трещинами.
— Аминь! — прохрипела Рязанка.
И с трудом разжала закостеневшие руки.
Ладони были черным-чернехоньки.
А зеркала не отражали более ничего.
Рязанка зачерпнула из мисы святой воды, чтобы плеснуть в лицо Алене, — и вода, коснувшись ее руки, зашипела.
Она с изумлением уставилась на парок, взвившийся от ладоней.
— Замок, Степанидушка! — шепнула Алена.
— Михаил Архангел шел с небес, нес жертвенный крест, — не своим каким-то голосом произнесла Рязанка, наконец-то зачерпнула воды и не брызнула Алене в лицо, а непослушной дрожащей рукой вылила водицу ей на голову. — Поставил этот крест на каменном мосту и оградил железными штыками, запер тридевятью замками, и все под один ключ. И отдал ключ Пресвятой Божьей Матери во правую руку. Никто эти замки не откроет, никто рабу Божью Алену не испортит, ни в жилье, ни на пиру, ни в пути, от сего времени,
— Аминь! — повторила Алена. Невозможная радость накатила на нее.
Рязанка всё стояла на камне Алатыре, словно не решаясь сойти с него.
— Степанидушка!.. — Не услышав ответа, Алена вскочила, положила зеркало на стулец и протянула было руки к Рязанке.
Та выставила вперед черную ладонь, как бы запрещая прикасаться — и, обессиленная, повалилась с камня наземь.
Алена сумела лишь смягчить падение.
Побрызгав святой водой в лицо, пошептав, Алена вытащила Рязанку из забытья. Та открыла единое око.
— Жжет…
— Руки?.. — догадалась Алена.
— Внутри жжет… Ком горячий… От рук жар к горлу подступил, в ком сбился… — прошептала Рязанка. — Сквозь меня к камню… В землю ушел…
Алена схватила мису со стола.
— Испей скорее! Святая водица — целебная…
Рязанка глотнула раз и другой.
— Ну, вот и отделали тебя… — тихо сказала она. — Теперь-то тебе — воля…
Алена как-то недоверчиво покосилась на бел-горюч камень Алатырь.
Лежал он себе за стульцем и лежал… Каким был — таким и остался.
Однако ж коли Рязанка сказала, что выхваченный ею из зеркал черный ком в землю ушел — значит, так оно и было.
И сгинуло проклятье!
— Степанидушка! — глядя в лицо ведунье счастливыми глазами, заговорила Алена. — Да я для тебя всё теперь сделаю! Мы от купчихи Калашниковой деньги вернем, дом хороший купим! Теперь-то к нам беды липнуть перестанут! Заживем-то!
— Ты ж замуж собиралась, — напомнила Рязанка. — Повенчаешься — и не нужна я тебе более…
— Да что ж ты за чушь городишь! — весело возмутилась Алена. — Мы с тобой теперь никогда не расстанемся! Разве что и ты замуж соберешься… А нет — так со мной жить будешь, деточек моих вместе холить будем!
Рязанка отрешенно вздохнула.
— Погоди обещать-то, светик… Погоди…
Вдруг обе разом замолчали и прислушались.
— Гром не гром… — пробормотала озадаченная Рязанка. После свершенного деяния ничто земное, казалось, не имело к ней доступа — одни лишь громы да молнии…
— Колымага!.. — воскликнула Алена.
— Вызвала-таки… Ну, отворяй дверь, поглядим на обидчика твоего… — Рязанка с Алениной помощью встала с пола.
Колымага проволоклась по улочке, встала у забора, выпустила из выстеленного кожей чрева своего сгорбленную фигуру в черном, и та фигура, выставив вперед руки, как бы сноходец, побрела через лужи прямиком к распахнувшейся двери. Луна осветила белое, длинное, истомленное затворничеством и многими постами лицо.
— Господи Иисусе! — Алена в ужасе перекрестилась.
И погасло лицо, враг вошел в сени, оттуда — в горницу, еле Рязанка с Аленой и попятиться успели.
— Прости, свет, — тяжело опускаясь перед Аленой на колени, тихо произнесла Анна Петровна Хитрово.
— Так вот это кто… — Алена утратила от изумления голос, и лишь по ее губам Рязанка прочитала слова. — Господи!.. Так вот кто меня в материнской утробе проклял!
— Не я, свет, не я!.. — Речь была медлительна, сопровождалась мотанием головы под черным платом из стороны в сторону. — Ворожейку сильненькую мне привели… На Москве наисильнейшую… Я ей лишь платила… А про утробу не знала, не ведала…