Окаянная сила
Шрифт:
Куда же все подевались? Где карлицы, где малолетние боярышни, где красавицы-девки сенные, где постельницы? Которую царевны, сестры Софьи, к себе переманили, а которая и сама, поразмыслив, переметнулась к набирающей силу молодой хозяйке — младшей дочке Алексея Михайлыча и Натальи Кирилловны, любимой сестрице государя, Натальюшке.
И морочить-то в сенях некого… Вон две девки прикорнули на лавочке — так те и сами как мухи сонные.
Алена вошла.
Тут оказалось, что постельницы у Авдотьи Федоровны всё же есть, да и мама царевича Алешеньки, вдова покойного Ивана Нарышкина, Прасковья,
Таково потрудилась, быстро пустив шепотки да всплескивая ладошками, что и Дунюшке досталось. Встала перед ней Алена, позвала — а государыня Авдотья Федоровна глядит, не видя.
— Да я же это, Дунюшка… — прошептала Алена, запоздало сообразив, что на Дуню-то следовало сперва поставить оберег.
Царица смотрела сквозь нее и в такой одури пребывала — бери ее за руку и веди куда хочешь, равным образом — и Алешенька. Чуть было Алена этого и не сделала. Вовремя сообразила — на дворе Авдотья Федоровна очухается, обнаружит себя с сыном в неожиданном месте и такой поднимет переполох — все стрелецкие полки сбегутся.
И доставила Алена подруженьку свою всего-то навсего в крестовую палату, да и Алешеньку туда же привела. Хоть при таком количестве святых ликов как-то неловко было три зори вызывать, однако иного заговора Алена не знала.
— Утренняя заря Марьяна, вечерняя Мария, полуденная, полуночная и ночная Наталья, — негромко позвала она. — Сестры святые, скоропомощницы, снимите чары колдовские с очей рабы Божьей Авдотьи, отнесите их на кустарные места, на сухие леса. Аминь.
Дунюшка словно прозрела.
Уставилась она на Алену, склонив голову набок и рот приоткрыв. И Алена глядела на нее, наконец-то с горечью осознав, что пропала прежняя Дунина краса, и не кругленьким, а полным сделалось лицо, и брови наведены угольком, и есть в румянце что-то неживое, словно бы не на месте он объявился…
— Сгинь, рассыпься, нечистая сила… — прошептала Дунюшка. — Господи, еще и это мученье… Грешна, господи, грешна…
Алена поняла сразу — Дунюшка, когда она пропала безвестно, казнила себя за то, что отправила единственную свою верную подружку неведомо куда с опасным поручением. И чудится бедной государыне, что неприкаянная Аленина душенька с того света укорять ее явилась…
— Да господь с тобой, Дунюшка! — воскликнула Алена, схватив ее за руки. — Очнись, светик мой лазоревый! Вот же я!..
— Вернулась?..
— Вернулась!..
Тут-то и случилось неожиданное — государыня Авдотья Федоровна разрыдалась в три ручья. Ноги у нее подкосились — вместо того, чтоб на лавку опуститься, едва на пол не села. Алена, как могла, схватила ее в охапку, рукавом ей слезы утирала, словечки ласковые шептала. А на лавку сама пристроилась.
— Дуня, Дунюшка, всё я знаю, всё разумею, я тебя отсюда заберу, уедем, Дунюшка, Алешеньку с собой заберем…
— За что мне горе такое, Аленушка? Чем же я перед ним виновата? — причитала Дуня, уткнувшись мокрым лицом в Аленино плечико. — Мне Бог мужа дал — разве я его не любила? Я
— Выходила, — мрачно сказала Алена.
Бледненький долголицый мальчик стоял у стены безмолвно, и не то чтоб с испугом — с каким-то странным подозрением, склонив головку набок, смотрел на коленопреклоненную мать.
— Аленушка!.. Вот Господь мне свидетель — того мужа, с которым повенчали, так любила, как Богом велено! Не в чем мне упрекнуть себя, на исповеди утаивать нечего! Аленушка, помнишь, как в девичестве шептались? Как я на суженого гадала? Я же коли полюблю — так всем сердечком, ничего не пожалею! А коли он бы ко мне с лаской — Аленушка!.. О-ох!.. Я же за словечко ласковое на смерть пошла бы! И не будет более ни единого словечка!..
— Алешенька тебе все словечки скажет, — перебила Алена. — Ты меня, Дуня, послушай. Меня к тебе умные люди послали. Ты послушай, свет, что скажу.
— Да говори, говори…
— А с колен-то встань. Я ж тебе не образ чудотворный, чтобы передо мной — на коленках…
Отродясь Алена с Дуней так строго не говаривала. Потому, наверно, и послушалась опальная государыня — поднялась и села рядом с Аленой на лавку.
— Ну, что же, Аленушка?
— Плохи твои дела, Дунюшка. Как ты полагаешь, с чего бы тебя все дружно подговаривали постриг принять?
— Разлюбил меня Петруша, и всем то ведомо. Хотят, чтобы я освободила его… — Дуня вздохнула. — А на кого же я Алешеньку оставлю? Только тем и отговариваюсь. Вот приедет Петруша — в ноги брошусь, чтобы с дитятком не разлучали! Пусть бы уж ездил в ту слободу, к той Анне!
— Дуня! Опомнись! Не оставят тебя с сыном!
— Да что ты, Аленушка, господь с тобой!..
— Не оставят! — злобно повторила Алена. — Ты же не знаешь, какие письма он князь-кесарю писал! Если тебя добром до его приезда в обитель не отправят — он силком сошлет! Дуня, ты мужа потеряла — и сына тебя лишат!
— А тебе-то откуда ведомо? В Светлице, чай, наслушалась? — слабо отбивалась государыня.
— Говорю же — умные люди меня к тебе прислали! Слушай, Дунюшка, времени у нас немного. Я тебе дело скажу. Государь-то всем напакостить успел. Ты вспомни, как он с твоим братцем, как с твоим дядей обошелся! Многие ему не рады — вот они меня и прислали. Дунюшка, царей на Москве может, оказывается, и двое быть, а наследник престола-то — один! Вот он, твой Алешенька, — наследничек! Коли Петруша на немке женится, она ему детей наплодит, он немкиному выблядку захочет трон отдать! Что с Алешенькой-то станет?
— Молчи, молчи, как тебе такое-то и на ум взбрело? — напустилась на Алену Дуня. — Где же видано, чтобы отец родного сыночка изводил?
— А вот и видано! — Алена так глянула на подружку, что Дуня онемела. — Слушай, говорю! Алешеньку спасать надо. Того гляди, тебя принудят постриг принять до государева возвращения. Ты всё упираешься, да ведь они, чем государь к Москве ближе, тем к тебе яростнее подступать станут! Слыхала, чай, что были схвачены стрельцы, в заговоре замешанные?
— Так то Софьюшка воду мутит… — недоуменно отвечала Дуня.