Окаянный груз
Шрифт:
– Спешиваемся, односумы…
Спрыгнув с буланого, Грай бросил поводья на руки Лексе:
– Сумеешь? Тут тебе не шинок… – Порубежник злился, что раненого Хватана, с которым их связывало неполных три года службы бок о бок, пришлось оставить на попечение братьев Беласцей.
– Ты… того-этого… Не боись, – заверил его великан и сноровисто принялся распускать подпругу.
Ендрек взял повод коня пана Бутли, а тот, прихрамывая, все-таки сказывалась неглубокая, но болезненная рана от клинка предателя Гредзика, отправился вместе
– Давай, того-этого… стреножим. Пущай пасутся, – пробасил Лекса. – А сами отдохнем в холодке, приглядим. Того-этого… И волки сыты, и дело мастера боится.
Медикус до сих пор еще не привык к исковерканным поговоркам шинкаря, а потому несколько мгновений ошалело на него таращился.
– Не спи, студиозус, замерзнешь, – хлопнул его по плечу Гапей. – Я вам пособлю.
Он, весело ухмыляясь, вытащил путы из своего вьюка.
– Слыхали, как рошиоры спорили, кто больше лужичан зарубил?
– Когда? – вскинулся Ендрек. До сих пор одно упоминание угорских гусар вызывало у него дрожь и желание спрятаться в норку поглубже.
– Да уж не вчерась! – захохотал Гапей.
– Ты… того-этого… сказывай давай, – улыбнулся в кудлатую бороду шинкарь, уже догадавшись, что предстоит очередная байка. – Оно… того-этого… работать веселее.
– Верно, борода, веселее! – радостно согласился Тыковка. – Ты давай, студиозус, седла стаскивай, ты, борода, ноги вяжи коням…
– А ты, поди, сказки сказывать собрался? – прищурился Лекса.
– Да нет, борода! Я с тобой. Куда ж я денусь? Лови!
Связка кожаных ремней с петлями прыгнула в руки шинкаря словно сама собой. Закипела работа. Ендрек, в начале пути недолюбливавший ухаживать за лошадьми, с удивлением понял, что можно получать удовольствие даже от запаха конского пота, не говоря уже о тыкающихся в плечо бархатистых теплых губах и тяжелых мордах, так и норовящих стукнуть тебя по уху.
– Так вот, односумы, слухайте! – Гапей ловко работал пальцами, не забывая оглянуться и посмотреть: здесь ли хоровские порубежники, назначенные пани Либушкой не то в помощь, не то в охрану. – Ехали как-то Жулянским трактом… Слыхали про такой?
– Обижаешь, родной, – сдержанно улыбаясь, проговорил высоченный Аверьян – выше, пожалуй, и Лексы, и пана Войцека, тоже росточком не обиженных, но гораздо уже в плечах, чем они. – С Тернова на Жулны дорога. Ее еще Каменной кличут, лет сто пятьдесят назад, еще при Зориславе Ласковом, по ней в Выгов камень возили. Под Жулнами каменоломни знатные… Бараньи Лбы вроде как зовутся.
– Верно, молодец! – похвалил его Гапей. – Возьми с полки пирожок.
– Какой пирожок? – не понял Гервась.
– С маком, братишка, с маком! – захохотал Гапей. – С мясом нам ноне не по мошне.
– Со Зьмитроком при казне скоро и с капустой не по мошне будет, – угрюмо проговорил Аверьян. – Ты давай сказывай.
– А я и сказываю! Вы ж сами перебиваете – пирожок им подавай!
– Да
– Ехали как-то Жулянским трактом три рошиора. Во-он, навроде тех, что вы там разложили воронью на потеху. Едут, значится, и хвастают промеж собой. Один говорит: «Я в бою как саблей махну – пять реестровых лужичанских валяется!»
– Это когда ж такое… – вновь открыл рот Гервась, и опять длинный порубежник одернул его и заставил замолчать.
– Было, было, при короле Гарашке Струковиче. Ты слушай… Второй говорит: «А я еще злее в драке, почтенные мазылы. Как саблей взмахну, так десять лужичан с коня падают!» Третий только рот открыл, хотел, видно, тоже сбрехать, не поскупившись, как тут скачет порубежник трактом. Ваш ли, наш ли, не знаю, врать не буду. Только рошиоры нырь в кусты на обочине и сидят. Шапочки свои придуравушные коням на морды понадевали, а то заржут не ровен час…
Тыковка выпрямился, потер поясницу, обвел слушателей хитрым взглядом.
– А после, как порубежник проехал, вылезли, листики сухие со штанов отряхивают… А третий, последний, вдруг нос зажал и спрашивает: «А что ж от вас смердит-то так, почтенные мазылы?» А они избоченились и гордо так отвечают: «Ты не подумай, мазыл, что то от страха. То от злости!»
От громового хохота Лексы шарахнулись кони, едва не вырвавшись из рук. Ендрек боролся одновременно с пляшущим, прижавшим уши серым пана Бутли и с желанием бросить все и схватиться за живот. Аверьян сунул кулак в бок сосредоточенно нахмурившемуся Гервасю, и через мгновение они ржали оба, как жеребчики-трехлетки. Даже оглянулись пан Юржик с урядником Сахоном и высунувшимся из-под телеги Граем. Не поняли, в чем беда, но улыбнулись за компанию.
– Ну, ты даешь, родной… Как бишь тебя?.. – вытирая слезы кулаком, проговорил Аверьян.
– Гапеем мамка нарекла, но друзья Тыковкой кличут – я не обижаюсь.
– Ну, ты даешь, Гапей. Ты б деньги мог зарабатывать сказками.
– Старым стану – буду. Ты езжай с нами. Я таких сказок много знаю – не соскучишься.
– С ними хоть так, хоть так не соскучишься, – влез шинкарь.
– Не, – помотал головой Аверьян, – не получится, родной. Служба.
– Ну, как знаешь! – не стал расстраиваться Тыковка. – Наше дело предложить. Верно, Лекса?
– А то!
– Стой, Лекса, – вдруг прищурился длинный порубежник. – Ты ж тот самый шинкарь, что в десяти верстах отсель к Выгову живет? Лекса Бобыль, верно?
– Верно, я, – не стал спорить великан.
– Так ты теперь, выходит, с ними? Или проводить решил?
– С ними, с ними… Что мне того-этого… за развлечение в шинке сидеть? Кашу со шкварками купцам подавать? Тьфу!.. Я, могет быть, с детства сопливого мечтал странствовать. Как говорится, сколько волка ни корми, а во рту слаще не станет.