Океан и небо
Шрифт:
сам станешь солнцем,
звеня и раскачиваясь среди множества таких же.
И, кажется, даже потом на сломе тысячелетий
будут проскальзывать тихие отзвуки, раскачивающихся звезд,
больше похожих на улыбки маленьких солнц.
* * *
Чтобы проснуться – кружка зелёного чая; невзначай им
улыбнуться, расцвести – это даже проще,
чем глаза открыть;
и поверить, что мир – это нить, всего лишь, нить,
несуществующих связок ключей и дверей
между нами.
Мы веками друг друга теряли в глуби лабиринта
новых судеб и находили.
Мы все таки находили, что свет всем данный,
в наших венах течет изначально,
как пульс, как данность;
словно мы изначально вместе и все пределы
во вселенной пронизаны песнями душ. И вся высь
их бескрайняя, так безраздельна. Мы в том обороте,
в каждом новом, по веку.
Проснись, наконец!
Проснись!
Софит
Этот день из чужого бокала и чашка кофе
до безумия поглощают все резонансы,
без раздумий, да, и погружая меня: тех глаз бы
мне еще напоследок бушующий океан
ощутить, вылезая из тонущей оболочки.
Только это не соизмеримо уже, на клочья
разлетается день из чашки, как сто зеркал.
Даже кофе уже не содержит в себе тех свойств,
даже лето и то, не имеет того тепла:
будто город – одна планета «Зола и мгла»,
словно после не осень, а груды кругом стекла
под ногами. И их предстоит еще обойти.
Да, и что же потом? Все так крутится, мельтешит
и мгновения, словно кадры в немом кино
пробегают. В груди остается один софит,
сотни солнц затмевая, ни холодно, ни темно.
Я не знаю, как он разгорается и влечет
за собой все улыбки, посланиями души.
Я не знаю, как это случается в днях, их счет,
просто это еще один повод к тебе
спешить.
Четыре утра
Четыре утра. И едва еще утро щурится,
не расправившись,
раскуривая над крышами, со двора,
над полупустыми вагонами, от моста,
еще четыре таких же, огнем рассвет.
А свет от него отражается и плывет,
как пьяные и влюбленные мотыльки.
Под небосвод, города обнимая
и улицы,
и горизонт,
и даже,
до тебя достает,
и даже,
до меня, -
как последний.
И кажется, что сегодня наверняка,
развернется запутанная, потерянная строка;
одно еще слово, слог и твоя рука -
и ничего не стоит уже дороже.
И кажется, что сегодня наверняка,
мир станет выше, чище, как облака,
и мой внутренний, нескончаемый монолог
не останется брошенным, не прочитанным и забытым,
в этой кажущейся ненужности стрел и боли.
Ведь каждый волен,
и сам себе света живой исток,
как глоток у рассвета
над крышами
со двора.
Четыре утра. А ты
улыбнешься
непременно,
и сквозь города,
я отвечу тебе,
отвечу
наверняка.
Небо над нами
Ночь стекает по стеклам, карнизам, тая;
Бьет по рукам и по венам пускает ток.
Я безвозвратно блокнотами жгу, врастаю
Под запятыми, и солнцами между строк.
Небо над нами устало роняет зимы
Прикосновением марта и февраля.
Утро в ладони теплее рассвета. И мы
Все таки пойманы в сети календаря.
Небо над нами – до дрожи безмолвные грани,
Густо вплетаются в волосы вместо лент.
Тысячи солнц твоих льются – хватаю глотками,
Чтоб ощущать каждой клеточкой этот свет.
Чтобы потом по карнизам и стёклам, тая
Ночь стекала, пуская по венам ток.
Небо над нами одно. Безвозвратно врастаю
Под запятыми, и солнцами между строк.
Гравитация
Ритм
твоих
планет
неудержим.
И гравитация
силы неимоверной,
звездам моим
темным, давно погасшим
без приговора
на «Самосгорание»,
вверена;
наверное,
чтобы просто
существовать им;
вверена,
чтобы просто
не рассыпаться.
Я везде нахожу тебя
Я везде нахожу тебя: возле
переулка; за стеклами птицы
так стучат; между буквами проз, ли
обгорающих стихотворений,
где меньше рвений,
чтобы встраиваться и не злиться,
в условиях жизни,
чтобы в ней проливаться рассветами.
Меньше мнений
остается меж буквами проз, ли
стихотворений;
что врываются сразу,
как я нахожу тебя, возле
переулка, стены', в телефоне,
в своих мыслях летающих
на очередном
пантеоне.
Даже в каждом чужом прохожем
немного; а мне же
та и музыка не оставляет и шанса, вовсе,