Океан между
Шрифт:
– За что наказывать, а за что миловать, в Америке решает судья. А нам попалась очень классная тетка. И потом, Алинка сказала ей три вещи…
– Интересно, какие?
– Во-первых, то, что ее хорошо знает Михаил Горбачев, во-вторых, что она страдает тяжелым психическим заболеванием, и, в третьих, что судья очень похожа на ее маму. Через пять минут мы были свободны с условием, что должны отработать две недели на общественных работах.
– Как это?
– Мы должны были отсидеть спасателями в местном водном
– И много народу вы спасли?
– Да там ребенку по пояс! Скукота, сиди да смотри за плавающими, чтобы не прыгали с бортика. Если бы не эти два тренера по плаванию…
– Каких тренера?
– Ой, я чего-то лишнего сболтнула.
– Нет уж, сказавши «а», договаривай! И потом, мне это абсолютно все равно.
– Правда?
– Правда.
– Ну, там были ребята, которые учили посетителей плавать. Ты не представляешь, это были такие аполлоны! Один из них, кажется, в меня влюбился.
– А может быть, ты в него?
– Нет, я точно помню, как все было. Ну, может быть, совсем чуть-чуть, когда мы трахались с ним в прозрачном лифте какого-то небоскреба… Ой! – Лана с испугом посмотрела на Никиту. – Блин, совсем мозги прикурила, опять меня понесло куда-то не туда…
– Чего уж там! Что было, то было, – сделал безразличный вид Никита. – И почему же вы расстались?
– Потому, что кроме красивого тела у него ничего не было.
– Так уж и ничего?
– Ну, ты же знаешь этих американцев: они либо добродушно тупы, либо тупо добродушны. А мне в мужчине этого мало…
– Все, – вдруг прервал ее Никита, – не хочу больше слышать про тех, кто у тебя был до меня!
В ответ она сжала его руку и вдруг сделала неожиданное признание:
– Только теперь я поняла, что ничего стоящего и не было…
Такая откровенность сильно тронула Самолетова, он понял, что увлекается Ланой все больше и больше. Такой глубины в женщинах он раньше не встречал, и такой экстравагантности. Как бы в подтверждение его мысли, она протянула руку к полотну, и, видимо, стремясь сменить тему разговора, спросила:
– Если ее нельзя украсть, можно я дотронусь до этой картины?
– Ты с ума сошла, это же Дега! – Никита с опаской огляделся по сторонам.
– Но мне очень хочется, – настаивала она.
– Хочешь прикоснуться к великому?
– Ага, ты же сам сказал, что они рисовали свои картины с меня. Значит, мне можно.
И в самом деле, подумал Никита, Лана – такой же шедевр искусства, как и все картины вокруг. И неважно, что ее красота временна: она больше принадлежит к их миру, чем к настоящему. Она легко могла бы быть подругой какого-нибудь художника, перебивающегося с хлеба на воду, который не задумывался, какие страшные миллионы будут отдавать коллекционеры на аукционе Сотбис за банку полевых цветов, намалеванную для нее за полчаса.
– Ну,
Улучив момент, когда старушка на стуле отвлеклась, спрашивая время у своей соседки в другом зале, Никита тихо скомандовал:
– Давай!
Лана протянула свою изящную руку и дрожащими пальчиками коснулась бесценного полотна.
– Как здорово! – с восхищением, близким к оргазму, воскликнула она.
– Молодые люди, чем это вы там занимаетесь? – вдруг раздался под музейными сводами визгливый голос вернувшейся смотрительницы.
– Бежим, – не раздумывая, скомандовал Никита и, схватив подругу за руку, быстро потащил ее в направлении, противоположном крику. Всполошившиеся старушки-смотрительницы вскочили со своих мест и, взволнованно спрашивая друг друга, что случилось, провожали беглецов недоуменными взглядами.
К счастью, молодым людям подвернулся отгороженный ленточкой темный коридор, ведущий к еще не открытой экспозиции. Они быстро поднырнули под ленточку, забежали в полумрак коридора и затаились в маленьком алькове, устроившись, чтобы отдышаться, на кожаной скамейке.
Они просидели так несколько минут, прислушиваясь к тому, что происходит в залах музея. Но в уединенное место, которое они облюбовали, снаружи не долетало ни звука. Никита посмотрел на Лану. Ее взгляд был устремлен на противоположную стену ниши. Там в небольшом углублении висело удивительно тонкое и живое изображение городского центра с многочисленными башенками и позолоченными крестами.
– Это лучшая картина из всех, что мы сегодня видели, – сказал Никита. – Она называется «Вид на Москву».
– Господи, да это же не картина! – вдруг воскликнула Лана. – Это же окно!
– В самом деле? – рассмеялся Никита.
Он вдруг он понял, как ему хорошо здесь рядом с этой девушкой. «Наверное, я мог бы остаться в этой нише навсегда», – подумал он.
– Ну, как тебе мой любимый музей? – спросил он Лану.
– Кажется, я сейчас кончу! – восхищенно ответила она.
– И я не против, – он выразительно посмотрел на нее.
– Ты с ума сошел!
– Это нам не грозит, – ответил он, расстегивая пуговицы на ее юбке, – дважды с ума не сходят…
Котенок Из Дома 69
Турбовинтовой самолет АН-24 больше походил на старенький рейсовый автобус: в полете он так же дребезжал и, казалось, каждую секунду мог развалиться на воздушных ухабах. Первое время Никита прислушивался к натужному и не очень ровному звуку двигателей, рубящих винтами воздух в каких-то двух метрах от его иллюминатора, и принюхивался к странному запаху – то ли горящей проводки, то ли разогретой вентиляцией пластиковой обшивки салона, сделанной по моде шестидесятых годов.