Океан. Выпуск одиннадцатый
Шрифт:
Но сегодня мне определенно не везло. Когда я подходил к площади, на которой в большом, еще недавно жилом доме располагалась столовая, завыли сирены воздушной тревоги, и площадь мгновенно опустела. Я приготовился спрыгнуть в ближайший окоп или хотя бы просто упасть на горячие камни мостовой: слишком свежи были воспоминания о том, как несколько дней назад во время налета бомба угодила в одно из зданий на этой площади — и половина финансового отдела флота была направлена в госпиталь, а вторая половина осталась лежать под развалинами. Но сделать этого я не мог, хотя я не совсем еще оправился от последней легкой контузии. Я не мог этого сделать потому, что на площадке перед столовой стоял, вытирая руки ветошью, человек. Он стоял
— Здравия желаю, товарищ старший лейтенант!
А я ответил:
— Почему опоздал?
— Мины готовил, товарищ старший лейтенант, для эсминца. Я ведь служу кладовщиком на минном складе.
— А я думал, что вы специально только авиабомбами занимаетесь.
— Нет, это я так, между прочим. Угощайтесь, товарищ старший лейтенант. — Он вынул из кармана кителя черный сухарь и протянул его мне, другой вытащил для себя.
Затявкали на горе за домом зенитки, застрекотали на крыше общежития крупнокалиберные пулеметы. Бомбардировщики врага ринулись в пике на бухту. Мы со старшиной жевали сухари и смотрели на самолеты. Я знал, что это было глупо — стоять так среди сыпавшихся сверху осколков зенитных снарядов, не пытаясь даже стать под козырек двери столовой. Но главстаршина спокойно жевал сухарь, и я грыз свой, чувствуя его такой приятный ржаной вкус.
Самолеты высыпали свои бомбы, среди которых — я знал — не было ни одной меньше двухсотпятидесятикилограммового калибра. Почти все они рванули на гладкой поверхности бухты, и только одна из них ахнула метрах в семидесяти от нас в причал. Длинный и острый, как меч, осколок с визгом пронесся совсем рядом с нами в воздухе и впился возле нас в нагретый асфальт площади сантиметров на двадцать. Ни один мускул не дрогнул на лице главстаршины.
Мы проводили глазами одинокий «ястребок», который запоздало вынырнул из-за мыса и погнался за бомбардировщиками. Я потрогал еще дрожащий, как камертон, осколок и отдернул, обжегшись, руку.
— Заходите, товарищи командиры, — смилостивился от радости прибежавший кок, орудуя ключом у двери.
Мы не заставили, конечно, себя ждать.
— Так я в этом доме живу — на пятом этаже, — сказал главстаршина на прощанье после обеда. — Днем-то я занят на складе, а вечерами я дома. — Он назвал номер квартиры.
Вечером во время очередной тревоги я пробирался по темной лестнице на пятый этаж. Дверь открыл главстаршина. Сразу, будто он ждал меня. В комнате, куда он меня ввел, на столе, покрытом клеенкой, лежал уже знакомый мне цилиндр взрывателя, а вокруг него микроскопические пружинки и винтики, разложенные на бумаге. Я взглянул на раскрытую тоненькую ученическую тетрадь. «Инструкцыя» — было выведено карандашом заглавие. «Инструкцыя по разрядке специальной бомбы».
— Неправильно, — сказал я. — Нужно писать «инструкция», через «и».
— В самом деле? — неподдельно удивился главстаршина и начал объяснять мне устройство взрывателя.
— Знаете, почему она не взорвалась? Она электрическая, на электрическом прынцыпе, — нажимая привычно на «ы», говорил он. — При ударе разбивается ампула с электролитом, возникает ток, ток идет через катушку. Сердечник катушки замыкает контакты. Ток нагревает спираль первичного детонатора. Видите ту палочку?
— Так почему же она не взорвалась? — спросил я.
— Все дело в контактах — они окислились.
— Может, кто-то там, наш друг, нарочно их окислил?
— Может и так, — согласился главстаршина.
— И как разряжать такие бомбы?
— Вот я и составляю инструкцыю. Для флота, а затем ее перепечатают для армии.
— И много таких инструкций вы составили?
— Нет, всего три, эта будет четвертая.
— А сколько бомб разрядили?
— Тоже четвертую. Меня только на новые посылают, которых еще не знают. Самое трудное — инструкцыю толково написать. Вы помогите, товарищ старший лейтенант.
И мы при свете дымящего ночника — электричество было выключено — восстанавливали взрыватель и вновь разбирали его. Собственно говоря, собирал и разбирал он, а я писал «инструкцыю». Делал дело, которое для главстаршины было страшнее и непривычней, чем смертельный риск. Мы ничего не замечали: ни треска зенитной стрельбы, ни грохота падающих бомб, ни раскачивания нашего здания от воздушных ударных волн. Только поправляли время от времени фитиль колеблющегося пламени ночника.
— Вот и хорошо, — сказал главстаршина, когда я поставил последнюю точку в инструкции, и посмотрел на часы. — Скоро ноль-ноль, мне посты на складе нужно проверить.
— Здорово вы в авиабомбах разбираетесь! Курсы, наверное, проходили?
— Нет. Какие курсы? До войны никто не занимался этим в базе. Я сам дошел. Кто же еще будет? Минеру все-таки это дело сподручнее.
Признаться, мне стало немного не по себе. Одно дело — когда человек знает основы опасного дела, и другое — когда каждый раз он вступает в неизведанную страну, полную смертельных неожиданностей. Но кто мог выполнить это лучше его? Я узнал главстаршину достаточно хорошо за эти сутки.
Старшина завернул части взрывателя в газету, сверток взял с собой, и мы, погасив ночник, вышли на улицу. Перед нами лежала тихая, освещенная голубым светом луны бухта. В городе не было слышно ни звука.
— До завтра, товарищ старший лейтенант.
— До завтра, главстаршина.
Но завтра нам встретиться не удалось. Нет, никто из нас не погиб и не был ранен. Просто меня срочно перебросили в другую базу. Рассказывали мне, что главстаршина часто разряжал бомбы незнакомой конструкции. Потом сказали, что он взорвался не то на тридцать пятой, не то на сороковой. А может быть, это был не он — ведь я называл его только по званию. А фамилии его я не знал.
Много еще на своем веку я встречал людей. Но чем дольше живу, тем чаще встает он перед моими глазами — скромный кладовщик минного склада Н-ской военно-морской базы. Погиб ли он, исполнив свой долг до конца, или живет где-либо в нашей стране мирной жизнью, но, я думаю, он достоин того, чтобы стоять на берегу родного моря отлитым в бронзе.
И. Олейников
РЕЙСЫ 1942 ГОДА