Океан. Выпуск седьмой

Частенько на встречах в Клубе капитанов меня спрашивают, как я пришел к морю и не жалею ли о выборе своего жизненного пути. Не только не жалею, но и иной жизни для себя не мыслю. Пятьдесят лет я отдал морю. Был и простым матросом, и капитаном, и заместителем министра морского флота, и руководил Северным морским путем. На всех этих должностях я оставался верен своей мечте — быть моряком, и меня никогда не покидало чувство романтической настроенности. Я твердо убежден в том, что настоящий моряк должен быть не только хорошим специалистом — он обязательно должен быть и немножко романтиком. Если в нем этого чувства нет, он быстро покинет море.

Вдохновенный и любимый труд — главная ценность в жизни. И я счастлив тем, что отдал всего себя без остатка труду моряка. А труд этот ой как нелегок! В морских испытаниях закаляются характеры, море и слабых делает сильными. В этом тоже одна из привлекательных сторон моряцкой профессии. Ведь, в конце концов, не все от рождения смелые, решительные, физически сильные. Но, пройдя через горнило флотского труда, многие молодые люди обретают эти так необходимые в жизни качества. Суровая флотская школа когда-то и мне помогла встать на твердые ноги, найти себя.

Что же касается вопроса, каким образом я пришел на море, то должен сказать, что немалую роль в этом сыграли произведения К. Станюковича и И. Гончарова, которыми я зачитывался в детстве. Кроме того, в роли демона-искусителя выступал и мой дядя, в прошлом военный моряк, чьи рассказы о дальних плаваниях — а обычно он рассказывал их по вечерам — не давали мне спокойно спать. И вот так, не видя никогда моря, я полюбил его заочно. Эта любовь и привела меня в 1918 году в Петроградское училище штурманов дальнего плавания имени Петра Великого.

К моему великому огорчению, вскоре я убедился в том, что являюсь единственным учеником, который никогда не видел моря, не имел никакой морской практики и даже не знал элементарной морской терминологии. Поэтому среди своих сокурсников я чувствовал себя чужим, этаким салажонком среди морских волков. Эти самые волки, конечно же, не упускали случая, чтобы не разыграть меня, не подшутить над моим морским невежеством. И вот тогда я принял твердое решение уйти из училища, поплавать на судах, «оморячиться» и только потом вернуться к учебе. Однако судьба решила за меня иначе.

Шла гражданская война, враги подступали к Петрограду. Балтийское море было блокировано интервентами, а торговый флот стоял в порту законсервированным. Я понял, что главное для меня тогда было защитить молодую Советскую Республику, очистить море от интервентов, и только потом можно будет мечтать о дальних плаваниях. Я поступил добровольцем в военный Балтийский флот.

Военных моряков формировали в разные отряды и отправляли на фронты гражданской войны. Так мне вместо морской практики пришлось получать практику борьбы с белогвардейщиной. И только через три года, в 1921 году, я был назначен сигнальщиком на эсминец «Десна». Он стоял в ремонте. Нас, фронтовиков, экипаж встретил по-братски тепло, мы почувствовали, что наконец-то прибыли домой.

Но недолго продолжались эти спокойные мирные дни. Вспыхнул мятеж в Кронштадте, и меня с группой коммунистов бросили на его подавление. Вместе с частями Красной Армии мы шли по льду против мятежников. Здесь меня ранило, я заболел, и после госпиталя меня демобилизовали. Я, естественно, тут же вернулся в училище. Никто уже больше моряка-фронтовика салагой обзывать не смел.

Прошло еще три года. Наконец-то Финский залив был очищен от мин, и первые советские суда с лесом пошли в загранплавание. Летом 1924 года и я для практики поступил матросом 2-го класса на пароход «Вьюга», который отправлялся вокруг Европы с Балтийского моря в Черное. «Вьюга» входила в число пятидесяти судов, перегоняемых из портов Севера и Балтики для пополнения торгового флота Черного моря.

Наконец-то исполнилась моя заветная мечта — я впервые вышел в море. Обязанности мои были несложны: стоять на полубаке и зорко смотреть, нет ли мин на пути нашего парохода. Если вдруг рогатая смерть появлялась, то я во весь голос кричал штурману на мостик и указывал направление на дрейфующую мину. Вахтенный штурман маневрировал, уходя от опасности, но уничтожать мины мы не могли, так как судно было совершенно безоружно. Одним словом, я был в самом полном смысле этого слова впередсмотрящим.

Частенько, и стоя на вахте, и в свободное время, я с завистью посматривал на матроса-рулевого, стоящего за штурвалом и уверенно удерживающего судно на курсе. «Вот это рулевой! Вот это мастер!» — восхищался я в душе, видя, какую ровненькую дорожку оставляет за кормой наш пароход.

Мечта встать за штурвал и повести судно в голубые дали все чаще и чаще одолевала меня. Однако ей пока не суждено было сбыться, а злодейка судьба подбрасывала мне все новые и новые испытания. Как-то ночью — я только что заступил на вахту — меня вызвал на мостик вахтенный штурман (вахту стоял старпом) и спросил:

— Борщ варить умеешь?

Я немного помолчал, вспоминая, как готовили борщ у меня дома, и, поколебавшись, ответил:

— Может, не очень вкусный, но сварю…

— Рассказывай, как будешь варить, — потребовал старпом.

Я напряг память и перечислил, что и в какой последовательности надо делать.

— В общем правильно, — согласился со мной старпом. — Но имей в виду: лучше недосолить, чем пересолить. А свеклу ты предварительно обжарь вместе с луком. Вкуснее будет. Шеф (так звали на судне кока) заболел, — продолжил он. — Иди разжигай плиту и на завтрак свари рисовую кашу.